Подарок для Чеди

[langya-challenge]

Подарок для  Чеди

Номер исполняемой заявки: 11
Название: Пламя
Автор: товарищ Ван, который Не Минцзюэ
Бета: snou_white
Формат работы: текст, мини, 3312 слов
Пейринг/Персонажи: Мэн Чжи/Мэй Чансу
Жанр: драма, ust, условный ХЭ
Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: любой огонь может разгореться снова
Примечания/предупреждения: автор приносит извинения за вольности, допущенные в заявке. Автор сознает, что его видение героев, может отличаться от общепринятого. Автор уверен в ХЭ.

Линь Шу не зря звали Огоньком. Старший сын командующего не просто грел, он обжигал. Пламя играло на дне его зрачков, теплом веяло от кожи, жарко становилось от услышанного за спиной смеха. Мэн Чжи грелся в отблесках этого огня, ловил щедро разбрасываемые искры, копил их, не протягивая рук ближе. Он прекрасно понимал все о разнице в положении, о том, кто он и кто Линь Шу. В частности, то, что именно может сотворить с ним командующий Линь Се, узнай хоть каплю из тех мыслей, что иногда приходили в голову Мэн Чжи. Жить все-таки хотелось, и поэтому Мэн Чжи ничего не предпринимал, копил только щедро раздариваемое тепло, запасая впрок. Может, именно оно и помогло выстоять, когда пришли вести с Мэйлин. Сохраненное тепло не дало покрыться панцирем ледяной боли, закостенеть, открывая всему миру свои чувства.
И он даже не ревновал к почерневшему от боли, в один миг будто уставшему жить принцу Цзину. Завидовал разве что совсем чуть-чуть, потому что это на Сяо Цзинъяня смотрел Линь Шу, ему улыбался, с ним конь о конь выезжал охотиться, а Мэн Чжи доставались крохи. Может, тоже повезло – не феникс все же, в солнечных водопадах купаться… Впрочем, время и вправду лечило, тут мудрые были правы. Бережно схороненные в собственной душе искры подернулись пеплом памяти, уснули, напоминая о себе разве что в дни поминовения. И пусть по мертвецам армии Чиянь было запрещено горевать, Мэн Чжи просил за них у богов, жег благовония, приносил жертвы. Благо, что у осторожно поднимавшегося от звания к званию военного было свое небольшое кладбище. Покойных друзей следовало поминать, и они не обижались, если вместе с их именами Мэн Чжи произносил и другие.
Дни складывались в года, и Мэн Чжи чувствовал, что гаснет и сам. Становилось не то, чтобы все равно, но он отчетливо начинал ощущать безнадежность. Он не замерзал, но и не горел больше. Размеренное существование было сродни стоячей болотной воде. Она вроде и тепла, но тепло ее – заемное, мертвое, взятое от того, что умирает и гниет. Отмирала ли это часть его души, или же кто-то другой погиб, чтобы болото осталось таким же теплым, он не знал. Было неинтересно. Даже собственное назначение тысячником не порадовало так, как могло бы. Нет, он, конечно, принял поздравление, соблюдая все положенные ритуалы, угостил друзей. Да и зажил дальше. Ничего ведь не изменилось… Может, от такой жизни рано или поздно он бы влез в петлю или сунулся под чей-нибудь меч, но уберегли боги. А потом какой-то юноша принес письмо. Не ему в руки, через слуг, пообещав, что за ответом, если тот будет, явится через пять дней. Мэн Чжи тогда долго сидел, не зная, что написать в ответ, бездумно глядя на безупречно ровные, хоть по нити проверяй, столбцы иероглифов, не в силах осознать написанное. Поверить было страшно, да и разум мешал, вопя, что это может быть подделкой, пусть не жестокой шуткой, но чьей-то интригой. Вот только кроме разума, была еще и душа. И в ней пело новорожденное пламя. Тонкие язычки пробились из-под пепла и не просили, не уговаривали. Они требовали, разгораясь с каждым ударом сердца все сильней.
Письмо Мэн Чжи сжег. Явившемуся, как и было обещано, посланнику передал на словах, что уважаемый глава союза Цзянцо может располагать им в той мере, в которой его помощь будет полезна, и стал ждать. Письма приходили редко и по большей части не требовали даже ответа. Все, что там было, - инструкции, смягченные мягкими просьбами. Мэн Чжи выполнял их до точки, не очень-то интересуясь, чем именно обернется случайно завязанный разговор в одном из министерств или кому принесет пользу сохранивший жизнь мальчишка-зеленщик.
В последнем из полученных писем глава Мэй не просил ни о какой помощи, напротив, спрашивал, не согласится ли Мэн Чжи с ним встретиться, пусть хотя бы и в чайном домике недалеко от столицы. Мэн Чжи ответил согласием. Оставалось только понадеяться, что ничего не случится за это время.
В назначенный день близко к указанному часу он въехал в город и огляделся. Ничего примечательного не было, таких городков он за свою жизнь навидался немало. Дома везде одинаковы, где поплоше, где поновей, люди в плащах ходят, прячутся от мороза. Он же, хоть и прихватил плащ, но надевать его не спешил. Что в Цзиньлине, где было куда как холодней, что здесь в дополнительном тепле он не нуждался. Хватало халатов, а остальное делало тело. То ли жаром предвкушения его согревало, то ли мыслью о том, что сяо Шу – жив. Он не старался разобраться – не мерзнет, и хорошо.
Вышедшему навстречу слуге он протянул записку, тот в нее даже не заглянул, больше интересуясь прихотливым оттиском печати, а когда счел, что изучил достаточно, уважительно поклонился еще раз и повел за собой. Чайный домик хоть и не блистал роскошью, но у него было неоспоримое преимущество: последний двор с крошечным павильоном был пристроен почти вплотную к стене одной из усадеб.
- Прошу господина следовать за слугой.
Может он и был слугой, но поглядеть, как двигался, как прыгнул, поднимая себя на гребень стены, не потревожив наста на скатах, только коснувшись носком черепичного гребня, было любопытно. Не в дюжину ударов, а в три, если не в четыре, Мэн Чжи бы его попытался уложить. Все это он подумал, когда прыгал следом, точно так же отталкиваясь от стены, попадая след в след и опускаясь на чисто выметенную дорожку. Он огляделся, но сад был по-зимнему тих и пуст. На каменном столе, окруженном табуретами, лежал снег, ветви деревьев были обнажены, и только два упрямца отказывались поддерживать эту тишину: небольшая сосна упрямо зеленела, топорща колючки сквозь слежавшийся снег, и алела, кровоточа, слива-мэйхуа.
- Глава Мэй ждет, - голос проводника вырвал его из созерцания. Символы были благими, и Мэн Чжи позволил себе надеяться. Пусть сколь угодно израненный, - да хоть колода с глазами! – но сяо Шу был жив. Поэтому он резко кивнул, сбрасывая наваждение, и пошел следом. Почему он не выспросил у провожатого, что с главой Мэй, как он себя чувствует, Мэн Чжи не знал. Побоялся спугнуть удачу, хотел оценить сам, беспристрастно? Кто знает Но когда за его спиной с тихим шелестом закрылись двери, он замер, не зная, что сказать.В жарко натопленной комнате – четыре жаровни по углам! –среди груды книг, свитков, дощечек сидел несомненно прекрасный, но совершенно незнакомый человек.
- Мэн–дагэ! – глава Мэй хотел было встать порывисто, но вцепился в подлокотник, едва не оступившись. Мэн Чжи удивленно смотрел, как тот поднимается Медленно, словно после тяжелых ран, когда каждое знакомое движение становится для тела непосильной задачей Пламя под ребрами, так славно гревшее его все время, прошедшее с первого письма, тоже замирает, стихает озадаченно. Мороз проскальзывает по коже, несмотря на согревающие комнату жаровни. Но вот глава Мэй подходит ближе. Складывает руки и кланяется. Первым, как младший – старшему, как ученик – наставнику. И когда разгибается, то в светлых глазах Мэн Чжи видит знакомые искры, те самые, что воровал украдкой тогда, давно, не смея надеяться ни на что.
Пусть он стал выше, пусть тоньше, пусть худ, как щепка, а лицом и вовсе чужим обзавелся, но это он.
- Сяо Шу! - забывшись от счастья Мэн Чжи радостно, чуть ли не в голос позвал его по имени, отвечая на поклон.
-Мэн-дагэ… - на этот раз сяо Шу укорял, и пусть голос у него тоже сменился, но интонации… Мэн Чжи пару раз слышал, как наследник командующего таким тоном выговаривал своему приятелю-принцу. Обычно после такого обращения на голову Пятого принца выливалось ведерко яда, и для себя такого не хотелось.
- Я все понял. Не повторится, – Мэн Чжи кланяется в ответ почтительно, но не подобострастно. Пламя мечется в груди, лизучим щенком вьется, будто почуяв хозяина рядом и желая дотянуться. Снова становится тепло.
Сяо Шу смеется - будто горсть гороха на барабан просыпали – и ведет рукой, приглашая сесть. Пока прислуга молча и быстро расставляет столики, Мэн Чжи молчит, смотрит не отрываясь. Взгляд подмечает все больше сходства. Кроме не изменившегося цвета глаз, есть еще привычка теребить край рукава, да и губу Сяо Шу прикусывает совсем как раньше, поднимая голову и глядя прямо. И морщится, глотнув из поднесенной слугой чашки. На чужом лице это смотрится странно, но все же… все же знакомо. Если бы он заранее не знал, что перед ним Сяо Шу, – маялся бы подозрениями, извелся бы сам, но все равно не соотнес бы главу Мэй с Линь Шу. Впрочем, сейчас об этом ли думать? Жив, здоров, и ладно. Хотя здоров ли?
- Как… - спросил бы, как выжил, да толку ворошить прошлое. Как стал главой воинского союза? Тоже вопрос, на который нет нужды отвечать – мозги у Сяо Шу работали всегда хорошо. Да и не то это все. – Что ты собираешься сделать?
Сяо Шу молчит долго, трогает шумящий на углях чайник, поправляет чашку, трогает кисточку на крышке чайницы. То ли собирается с духом, то ли все-таки боится чего-то. Неужели того, что Мэн Чжи может отказать ему в помощи? Наконец он шумно вздыхает и поднимает голову.
- Я хочу добиться оправдания армии Чиянь! – Сяо Шу хочет сказать что-то еще, но вместо этого скребет одной рукой по столику, а второй затыкает себе рот, гася кашель. Мэн Чжи успевает его подхватить, прижать к себе и теперь размеренно гладит тощую - под теплыми халатами позвонки пересчитать можно - спину.
- Тише, тише, Сяо Шу, – имя неслышным выдохом над самым ухом, впрочем, за глухим, лающим кашлем его и не услыхать. Сяо Шу упирается лбом в его плечо, шумно выдыхает и разжимает пальцы, выпуская его рукав, – когда только успел вцепиться? Он дрожит в его руках, как новорожденный жеребенок, а Мэн Чжи не может глаз оторвать от бьющейся у виска жилки. Волосы, убранные под богатую заколку из белого нефрита, пахнут душистым маслом, темное пятно родинки, кожа белая, как у небесной красавицы, таков нынче Сяо Шу. Легок как птица, слаб, как едва пробившийся на старых углях огонек.
В детстве мать однажды рассказывала ему о подземном пожаре. В один день половина деревни просто рухнула под землю, в огонь. Матушке повезло – дом был не из богатых, ютился с краю, успели выбраться и убежать. Вот и сейчас, заглядывая в глаза Сяо Шу он вспоминал о том, что огонь может долго ждать своего часа.
Мэн Чжи мог еще развернуться и уйти, позабыть и о письмах, и о том, что услышал сейчас. Никто бы и полслова ему в упрек не сказал. Но не ушел. Он усадил Сяо Шу на подушки, накинул на костлявые плечи одеяло –вот где плащ бы пригодился – и впихнул ему в руки чашку с чаем.
- Рассказывай.
***
Знай Мэн Чжи тогда, чем это все обернется спустя несколько лет, не посмотрел бы ни на слабое здоровье, ни на чувства свои, ни на что бы не посмотрел. Ткнул бы сяо Шу носом в подушки и выпорол. От души, с оттягом, чтобы хоть немного ума вложить.
От каждого шага Мэй Чансу по столице разлетались искры. Маленькие, кусачие, совсем не похожие на те, которые радостно рассыпал вокруг себя Огонек Линь Шу, они застревали в людях и не грели, а жгли, подталкивая к опрометчивым поступкам. Или растравляли старые шрамы. Му Нихуан увезла свою искру в Юннань, Цзинжуй, спаливший в том пожаре мало не половину души, уехал в Южную Чу. Чем дальше от плюющихся искрами углей, тем легче вылечить ожоги. Вот только уехать могут не все. На Сяо Цзинъяня искры сыплются с завидной регулярностью, что дождь по осени. Вот только ни зонта у седьмого принца, ни даже плаща, нет, чтобы укрыться. Да и не особенно он и хочет. А сам Мэн Чжи всякий раз просто опускает руки в пламя. Каждый новый день – игра. Сожжет его сегодня до костей, или огонь только щекотно лизнет кожу?
Главу Мэй не поваляешь по ложу, с ним не сойдешься в горячей, обжигающей схватке, чтобы искры сыпались, чтобы сгорать в одном пламени, чтобы общий костер – до неба. Сяо Шу можно только греть, пряча узкие длиннопалые ладони в клетку из своих пальцев, можно ловить губами слабый, неровный ток крови, стараясь не оставить следов на светлой коже. Рядом с ним Мэн Чжи кажется самому себе углем, который вынули из костра, настолько он по контрасту с Мэй Чансу смуглый. Но под чернотой еще остается тепло, и поделиться им будет только правильно. Он и делится, отдавая заемное, столько лет помогавшее ему самому выжить тепло, отдавая себя всего. Они не говорят о любви, они вообще почти не разговаривают. Так повелось с первого раза, случайного и неловкого, о котором и вспоминать-то только со смехом, наверное, можно. Тогда они столкнулись на каком-то постоялом дворе, и зная Чансу, Мэн Чжи не был так уверен, что столкновение это было всего лишь случайностью. До ночи они разговаривали, а после, когда Мэн Чжи собрался уходить, Чансу удержал его за запястье С того раза запомнилось это обжигающее ледяное касание, и молчание, общее на двоих. Серые халаты Чансу смешались тогда с его синими, и на ложе они больше касались друг друга, будто нерешительные юнцы, чем вздымали красные волны. Чансу, или сяо Шу, как ни назови, все равно хотелось нежить. Не вздергивать на колени, как луньяна, а согревать поцелуями кожу, не втирать в простыни, а накрывать собой, защищая. Мэн Чжи и грел. И целовал, ловя улыбку, прятавшуюся в углах постоянно обветренных губ, и в одеяла потом кутал, как иная мать ребенка не укрывает.
- Мэн-дагэ, - Сяо Шу нашел сил приподняться, выбрался из свитого гнезда, и теперь смотрел как Мэн Чжи переплетал заново волосы, – длиннее ведь были, я же помню.
- У костра уснул неудачно, хорошо еще задницу не припалил, – пальцы не дрогнули, когда Мэн Чжи закрепил косу заколкой. И ведь не врал почти. Срезанные волосы и вправду отправились в костер, а под шлемом кто приглядывается к длине. Тем же, у кого глаза были поострей, Мэн Чжи отвечал точно так же. А Чансу незачем было знать, кого он тогда поминал, задыхаясь от невозможности выть.
Всякий раз теперь их встречи были похожи на первую. Вот только с каждой следующей становилось все горше. Линь Шу горел, подчиненный своему плану, полыхая сильней, чем фейерверки на Юаньсяоцзе. Мэн Чжи боялся, что он сожжет себя раньше, чем исполнит все желаемое, растратит силы, уйдет, оставив их хоронить его заново. Только в этот раз все будет уже по-настоящему. Конечно, же Сяо Шу, услышав это от него, только посмеялся, а после поспешил заверить, что Мэн Чжи просто излишне впечатлителен и принимает все близко к сердцу. И пообещал сверх того, что будет правдив и случись с ним какая неприятность, Мэн Чжи узнает об этом первым, даже раньше, чем все домашние. И исправно докладывался всякий раз, когда им случалось встретиться. И со смехом предлагал пульс проверить. Знал, что Мэн Чжи не лекарь, и думал, что этого хватит, чтобы его обмануть. А в том, что Сяо Шу врет, Мэн Чжи был уверен.Ладно, он привык делить рассказы о его здоровье на четыре, а в иных случаях и на восемь. Тем более, что всегда мог выспросить подробности у лекаря Яня. Вот только, если бы Сяо Шу врал только ему… Хуже всего было смотреть на то, как Сяо Шу, нацепив на себя, как маску, личину не Су Чжэ даже, - тот хоть и был скромным книжником, но все же походил чем-то на себя прежнего, и с Цзинъянем обходился мягче, - а главы союза Цзянцо Мэй Чансу, общался с Наследным принцем. На Цзинъяня страшно бывало глянуть после их бесед. Иногда Мэн Чжи спрашивал себя, понимает ли сяо Шу, как заметно со стороны все то, что он пытался скрыть. За этим вопросом, все чаще возникал другой – за кого,в таком случае держат его самого. В то, что итогом станет что-то, что устроит всех троих, он не верил. И потом, ну что они с седьмым принцем, делить, что ли, будут внимание Сяо Шу, или ночи, может быть? Он мог бы, наверное, стиснуть зубы, сложить с себя полномочия и подать прошение о переводе куда-нибудь на границу с Юй или Чу, предоставив Сяо Шу и Цзинъяня друг другу, но не хотел прекращать надеяться.

- Поговори с ним. Объяснись, – Мэн Чжи смотрит на сад, не отводя взгляда, даже не делая попытки покоситься на сяо Шу. Очень хочется, но он держит себя в руках. Медитация, пожалуй, не даст такого сосредоточения, с которым он не смотрит.
- Мэн–дагэ, - голос Сяо Шу за спиной не громче шелеста, с которым стучит по листьям дождь. Одно только его имя, ничего больше, но в нем все – упрек, усталость и то самое недосказанное которое висит над ними, мучает их всех троих.
- Сяо Шу, – Мэн Чжи тоже может многое выразить двумя словами. И он прекрасно знает, чувствует упрямый, злой взгляд, буравящий шею как раз под волосами. Хорошая точка, одним ударом можно выбить из противника дух.
- Да зачем?! – За спиной змеиное шипение, сделавшее бы честь любой гадюке, становится ближе. Сяо Шу подходит, садится рядом, застывает, как храмовая статуя, и молчит. Мэн Чжи не собирается ждать, пока его прорвет. Язык у Сяо Шу с детства длинный был, не отнять. Вот только сейчас он не даст себя заболтать.
- Затем, что Сяо Цзинъянь имеет право знать. Все знать, Сяо Шу. Не только то, что ты захочешь ему рассказать, а все. Просто скажи ему правду. Если ты умрешь, ему надо будет жить ради кого-то, – им всем, обожженным этим яростным огнем, который в последнее время светит так неровно, надо будет жить потом ради кого-то. Мэн Чжи злится, не понимая, на что: на себя, на Сяо Шу, на Сяо Цзинъяня, на ситуацию в целом… Выбор огромен.
- Умру. Откуда ты знаешь?
- Я, может, и говорю не к месту, но я не слепой и не глухой, Сяо Шу! Если ты ему не скажешь…
- Цзинъяню будет лучше не знать!
- Лучше?! – Мэн Чжи не выдерживает и разворачивается. Хочется встряхнуть этого гуева гения за плечи так, чтобы голова мотнулась, а зубы лязгнули. И хорошо бы он при этом еще и язык прикусил, идиот! Он длинно, шумно выдыхает и разжимает пальцы, успевшие сжаться в кулак.На языке вертится столько всего, но он прикусывает щеку и молча смотрит на Сяо Шу сверху вниз. – Если ты не расскажешь ему все сегодня, я сделаю это завтра.
Мэн Чжи уезжает в казармы, оставляя за спиной поместье Мэй Чансу, и старательно ищет себе дела, которыми можно заняться, чтобы не думать, не представлять себе – как. Только чем ни занимай руки – голову так же не займешь. Удается, конечно, отвлечься во время учебного боя, но не гонять же солдат до утра? Можно было бы остаться в казармах, но он возвращается в свое поместье и протягивает руки к жаровне. По углям пробегают алые волны, и если опустить ладони чуть ниже – будут ожоги. Только пальцы все равно холодные, словно он оставил весь огонь, без остатка передав его Сяо Шу. Темные холодные сумерки, конечно, самое время пожалеть себя.Как ни заставляй себя, а в голове все равно крутится одно и то же. Если Сяо Шу все же понял, все же собрался рассказать Цзинъяню правду, что жив, что не умер, что будет рядом, сколько бы ни осталось ему времени. Что если после этого Его Высочество припомнит не только дружбу с Линь Шу, но и все те взгляды, что бросал на него тогда и сейчас. Мэн Чжи невесело ухмыляется. Если и припомнит, ему ведь и верно придется сделать шаг в сторону. Не идти же против будущего Императора. В то, что Сяо Шу сможет отказать Цзинъяню, он просто не верил. Не такой уж он блистательный старший брат, хоть и старался всякий раз, чтобы удовольствие в первую голову получил не он сам.
Мэн Чжи опирается о подлокотник, принесенный расторопной служанкой, и медленно моргает. Ресницы будто песком засыпаны, с каждым разом все сложней держать глаза открытыми, и он засыпает. Сегодня во сне сплошной снег, белое поле без края, пелена в которой нет ничего, в которой есть он один. И он очень, кромешно устал, но все равно идет, проваливаясь едва ли не по колено, оскальзываясь на скрытом под снегом льду, потому что помнит, что огонь, который он отдал, все еще горит. Пусть неровно, как самая дешевая лампа, пусть чадя, но горит упрямо, а значит, он дойдет. Должен. Когда в бесконечности белого появляется слабый янтарный отблеск, его все-таки будят.
- Господин, - та же служанка что до этого принесла подлокотник, зовет его, кажется, уже не первый раз. – господин Мэй просит его принять.
- Зови. И пусть принесут еще жаровню, – в той у которой он грел руки, угли уже прогорели.
Он встает навстречу Мэй Чансу, кланяется, будто это в порядке вещей, принимать гостей за полночь. Внутри, там, где недавно ласково грел огонь, как в остывшей жаровне, лежат угли. Будут сказаны слова, пройдет время, поверх углей ляжет пепел, от малейшего ветра, который в Цзиньлине не утихает никогда, будут летать легкие белые хлопья. Мэн Чжи не боится.