Заявка 2-6

[Ланъя-Челлендж]

Рыбный день, заявка #6.

Будни братьев во Франции. Мин Лоу еще переживающий драму с Ван Маньчунь, Мин Тай, который не хочет учиться, а хочет приключаться и попытки старших заставить его учиться а не приключаться, и зарождающийся интерес к коммунизму

@темы: выполненная заявка, рыбный день, Конспираторы, Мин Лоу, Мин Тай, Мин Чэн, фестиваль по заявкам

Comments

[Capt. Jack Harkness]

Предупреждения:
1. Пишу от своего ника, ибо не вычитано, чтобы потом, умирая от стыда за дурацкие ошибки, перезалить, если что.
2. Заказчик, простите, если не совсем по теме.
3. Возможно, это только первая часть, ибо я слишком люблю Париж, революцию и братьев Мин.
4. Зарождающийся Мин Лоу/А-Чен (и интерес к коммунизму тоже)

поток мысли про импрессионизм и коммунизм, Ворд пишет, что на 2,5 тысячи слов

Париж – город контрастов, он завораживал, шокировал тысячи людей, стремившихся окунуться в бурлящий мутный поток его жизни, затянуться им как дорогим наркотиком, выпить, пропитаться до костей и остаться в нем навсегда. Столетиями он притягивал к себе нищих, гениев, героев, воров, охотников за легкой наживой, ученых, убийц... Город, в котором дух свободы и революции мешался с вонью немытых тел, резкий запах крови и пороха с перегаром и душным ароматом духов и дешевых румян. Он возвышал и втаптывал в уличную грязь. И в общих могилах здесь лежали рядом умершие от чахотки уличные красотки, гениальные поэты и непризнанные художники, бездомные старики и великие революционеры.

А-Чен восхищался Парижем и при этом он был ему отвратителен. Братья жили здесь уже несколько месяцев, и, пожалуй, он один так и не смог к нему до конца привыкнуть.

Мин Таю было проще всех, природные ум, любопытство, общительность, легкость тут же сделали его душой студенческой компании. Ему бы учиться с таким же рвением, с каким он ходил на вечеринки на Монпарнас. Возвращался он чаще под утро, чуть захмелевший, не веселый, нет, скорее, дурной, как щенок, которого отпустили побегать по весеннему лугу и он ошалел от солнца, травы и щебета птиц. Рассказывал какие-то невероятные истории о людях, с которыми ему удалось познакомиться на очередном литературном вечере в «Ротонде», как всегда больше напоминавшем простую попойку.

Мин Лоу хмурился. Но, почему-то, младшего сильно не ругал. А-Чену казалось, что старший брат переехал в Париж не весь. Часть его все время будто находилась где-то в другом месте. Червячок запретной, злой, непрошеной ревности точил изнутри, убеждая, что он тоскует по Ван Манчунь, которая осталась в Шанхае. Но брат даже фото ее не взял с собой – в его комнате, на полке, стояли фотографии сестры с маленьким Мин Тайем на руках, их общее фото и еще одно, старое, с оторванным уголком, на котором он, А-Чен, улыбаясь, держал в руках первую, нарисованную им картину. И никакой Манчунь. Это немного успокаивало, но совсем не означало, что за брата он переживал меньше.

Мин Лоу ел, спал, ходил на лекции в университет и на собрания преподавателей, иногда они вместе гуляли по городу. И, пожалуй, только в эти редкие моменты он становился похожим на себя прежнего.

Недавно они шли вдвоем по набережной Сены, остановились недалеко от моста Александра Третьего, и А-Чен в очередной рад поразился резкому визуальному контрасту города – изумительной красоты мост, за которым виднелась уродливая груда металла Эйфелевой башни. Здесь со всех сторон окружала история, именно та, которой он сейчас зачитывался больше всего. Если перейти через реку, то там, на Марсовом поле произошло столкновение Национальной гвардии под командованием генерала Лафайета с демонстрантами, которых возглавляли Дантон и Демулен… а если остаться на этом берегу, то можно дойти до Площади согласия, где на месте египетской стелы когда-то стояла гильотина, или до Пале-Рояль, где 14 июля 1789 года Камиль Демулен, размахивая лоскутом зеленой ткани, призывал граждан в поход на Бастилию. А-Чену хотелось столько увидеть, прочувствовать, понять, ведь в этом городе рождалась и жила революция, хотелось поделиться всем этим со старшим братом… но тот будто и не слушал его. Курил и смотрел на ленивую, зеленоватую Сену, думал о чем-то своем. Потом, вдруг, странно как-то, остро, посмотрел на А-Чена, поправил воротник его темно-синего пальто, будто погладил, и сказал:

- Ты слишком много читаешь. Больше рисуй, - и снова погрузился в свои мысли.
А-Чен тоже замолчал, и показавшийся таким прекрасным на мгновение город внезапно обратился в самое омерзительное место на земле.

Сегодняшний вечер обещал быть еще хуже.

Утром Мин Тай, как они надеялись, все-таки встал на учебу, обещал даже дойти университета, очевидно, чтобы встреться там с такими же как он студентами-бездельниками, зайти в ближайшее к их факультету кафе – пить кофе и обсуждать какую-нибудь новую скандальную знаменитость Монпарнаса. Вернуться он обещал к ночи, или к утру… что-то неопределенное, как всегда, ведь после позднего завтрака он все же надеялся сходить на оставшиеся пары, потом завернуть в студенческую библиотеку в Латинском квартале, затем в книжку лавку, а вечером, когда уже зажгут фонари, в «Клозери де Лила» встретить очередную шумную компанию и потеряться во времени окончательно.

Мин Лоу только покачал головой и как-то дежурно пообещал при случае пожаловаться старшей сестре. И сказал, что и его самого вечером не будет. А-Чен даже не сразу понял, что это означает. Нет, он не был сторожем для старшего брата, но обычно большую часть времени вне учебы или работы они проводили вдвоем. А теперь, получалось, что Мин Лоу уходит куда-то. А сам А-Чен внезапно остается один на один со свободным временем, пустой квартирой и чужим ему городом.

- Во сколько тебя ждать? Что приготовить на ужин? - в простых вопросах он постарался спрятать тревогу и легкую обиду.

- Не жди. Я сегодня ужинать не приду. Да и вообще, А-Чен, мы же в Париже. Сходил бы тоже куда-нибудь? Я все надеюсь увидеть твои новые этюды. А то ты скоро книжной пылью покроешься, будто за нас троих читаешь, а краски, что я купил тебе в лавке на Монмартре, ни разу не доставал.

Здесь, в Париже, у каждого из них были свои дела и обязанности. Мин Тай, как надеялась старшая сестра, учился. Мин Лоу получал докторскую степень и одновременно преподавал, А-Чен посещал лекции на нескольких факультетах вольнослушателем, подрабатывал секретарем на кафедре, где работал Мин Лоу и, как опять же мечтала старшая сестра, должен был рисовать. Ведь это же Париж – настоящая столица искусства, а он еще в детстве до дыр засмотрел подаренный братом альбом с репродукциями французских художников. Где, как не в Париже А-Чену учиться рисовать?

Сразу же по приезду они с Мин Лоу сходили в несколько художественных магазинов и купили все необходимое – в комнате аккуратной стопкой лежали плотная, чуть шершавая на ощупь белоснежная акварельная бумага и картон, стояли загрунтованные холсты, новенькие мольберт и этюдник и, конечно же, особое, почетное место на столе у окна занимали краски и кисти.

В лавки, пропитавшиеся запахом растворителя, масла, угля и сигарет, заваленные бумагой и рулонами холстов старший брат заходил так же уверенно и стремительно, как не лекции в аудиторию с несколькими сотнями студентов или на заседание совета акционеров. Его французский был идеален, но все равно, очевидно богатый иностранец воспринимался торговцами источником легких денег, ведь такому можно продать, что угодно. Но Мин Лоу придирчиво рассматривал все предложенное, уточнял у притихшего и шокированного обилием драгоценных материалов А-Чена, какие производители считаются лучшими, и что подойдет именно ему. И теперь все это богатство так и лежало, не распакованным.

В Шанхае А-Чену нравилось то, как он рисовал, современная европейская техника, масляные краски – он сам себе казался ужасно продвинутым, почти революционным художником. Для Китая. Здесь же, в городе, который видел не один десяток настоящих гениев, стоило взять в руки карандаш или кисть, как казалось, что к ним привязаны свинцовые гири. Тот самый, давно избытый опытом, страх белого листа настигал с новой силой. Как бы ему хотелось той же легкости, с которой Моне писал свой «Восход солнца» или чувства цвета, которым были наполнены полотна Ван Гога. Света и воздуха «Завтрака гребцов» или смелости картин Лотрека. Но нет, ему хватало опыта и насмотренности, чтобы понять свой предел. Он мог рисовать. И весьма не плохо. Но гением, конечно же, он не был. И это было… в чем-то даже обидно. И за это он тоже не любил Париж – подающий надежды шанхайский художник здесь оказался типичным новичком.

На Монмартр А-Чен поднимался как настоящий мученик. День в университете прошел просто отвратительно – они с Мин Лоу почти не виделись – лекции, студенты, стопки документов. После обеда он только кивнул, мол, не жди, буду поздно и ушел, так и не сказав А-Чену куда. Он был серьезен и как-то по-особому сосредоточен, будто, поставил перед собой трудную задачу, которую надеется решить самым рискованным из возможных способов. А-Чен же отправился, как и подобает молодому художнику, живущему в Париже, на площадь Тертр.
План был прост – сесть на площади рядом с такими же уличными художниками, сделать пару набросков альбоме, может, прикинуть композицию для акварели. Настроения, как и вдохновения не было. Раздражали бесконечные ступени, которые вели к Сакре-Кёр, шумные, охочие до впечатлений от настоящего парижского искусства приезжие, сломавшийся любимый карандаш, продавцы сувениров, внезапный резкий запах жаренной рыбы из уличного кафе.

Какой-то американец ткнул пальцем в один из его рисунков и с режущим акцентом спросил: «Combien?». А-Чен невежливо бросил «Je ne parle pas francais», собрал свои вещи и ушел подальше от переполненной площади.

Домой возвращаться не хотелось. Колокола Сакре-Кёр только звонили к вечерней службе. Но заходить в базилику А-Чен не стал. Обычно светлая и воздушная, сегодня она давила громадиной купола. Он шел по кривым улочкам, не задумываясь сворачивая то в одну, то в другую сторону, иногда задевая плечами посетителей небольших кафе и открытых, не смотря на позднее время, лавочек. Монмартр должен был вдохновлять… Но вместо историй о великих художниках в голову лезли только глупые мысли о том, что именно местное, дешевое вино, безденежье, дурные болезни и распутные женщины и свели их в могилу раньше времени.

[Capt. Jack Harkness]

продолжение

У «Проворного кролика» толпился народ, А-Чен шарахнулся от них, как от чумных. Лучше бы он сходил на Пер-Лашез или Бельвиль – он как раз недавно читал историю Парижской коммуны и хотел своими глазами увидеть места, где люди до последнего стояли за свои идеалы. Он все пытался понять, где проходит тонкая грань между подвигом и безумством, обсудить это с братом, но подходящего момента, да и нужных слов все не находилось.

А-Чен вздохнул. Может, стоило зайти и выпить вина? Столько, чтобы подобно здешним завсегдатаям забыться и не думать, отдавшись потоку парижской жизни. Чтобы прийти домой, пока смелость не сменится похмельем и поговорить с братом обо всем? Задать все мучающие его последнее время вопросы. И нет, не только про революцию, живопись или гражданский долг. Еще про него самого… что ему делать, если сердце совершенно не правильно сжимается, а потом колотится как бешенное, стоит ему только увидеть улыбку старшего брата?

Он все-таки зашел в кафе, взял бокал вина, к которому принесли тарелку с сыром и гренками, снова достал альбом и начал рисовать, впервые за долгое время он отпустив себя. Но на бумаге появлялись не кривые улочки холма Мучеников или мутноватые лица людей, сидящих за соседними столиками. Он рисовал Мин Лоу –он чуть улыбался одними уголками губ. А на втором рисунке наоборот, хмурился, сведя брови к переносице. На следующем – поправлял очки. Еще на одном делал глоток из бокала с вином, на другом листал книгу… А-Чену хотелось через эти острые, быстрые наброски наконец-то выплеснуть хотя бы на бумагу свои чувства, показать насколько он любуется им и дорожит.

Он рисовал как-то неистово, не обращая внимания на происходящее вокруг, пока один из захмелевших уже посетителей, проходя мимо, бесцеремонно уставился на рисунок, на котором Мин Лоу в расстегнутой рубашке сидел с бокалом вина. А-Чен как раз оттенял шею и ключицы, когда услышал:

- Un bel homme! C'est ton amant?

А-Чен так и замер с карандашом в руке, пока его мозг переводил с французского, а потом осознавал сказанное. Любовник? Не брат, не возлюбленный… он был уверен, что понял правильно. Как же хорошо, что в переполненном полутемном кафе никто не обратил внимания на то, как он покраснел, и не услышал, как бешено в этот момент забилось его сердце.

А-Чен быстро собрал свои наброски, заплатил за вино и вышел на ночную улицу.

Было совсем поздно, тусклые фонари еле освещали кривые проулки, а нужно было спешить домой. Ведь брат, скорее всего, тоже уже вернулся. Но чужое, тяжелое для произношения французское слово будто жгло язык, отравляло и туманило ум. Он свернул не туда, и оказался у площади Пигаль. Одно из самых отвратительных ему мест в городе только просыпалось и открывало двери своих гостеприимных заведений. Пару раз его хватали за локоть размалеванные женщины, бесстыже выставлявшие на продажу свои полуобнаженные тела, ото всюду слышались музыка, смех, громкие голоса. Площадь Пигаль дышала похотью, и она, смешиваясь со бьющимся в его голове словом «любовник» порождала совсем уж запретные, ядовитые образы. Последней каплей стало то, что он увидел, как из заведения, в котором, судя по вывеске, предлагали себя молоденькие мальчики, вышел мужчина, невероятно похожий на Мин Лоу.

А-Чен замер посреди дороги, не понимая, хотел ли он знать, обознался он или нет. Прохожие осыпали его ругательствами, а один весьма нетрезвый господин с силой толкнул его в сторону, к шершавой каменной стене, о которую А-Чен в кровь разодрал щеку. Внезапная боль немного отрезвила, он тряхнул головой, и быстро пошел в сторону дома, стараясь не думать о том, что загадочный господин свернул с площади на эту же улицу.

С Мин Лоу они столкнулись в прихожей – зашли практически одновременно, он как раз вешал на вешалку любимое черное пальто. А-Чен жадно втянул носом воздух, улавливая странный, непривычный для их дома запах дешевых духов. Брат же протянул к руку к его лицу, разворачивая к свету, разглядывая ссадину, про которую погруженный в своим мысли А-Чен забыл.

- Где ты разбил скулу? Я думал, ты ходил рисовать, а не драться…

- Неудачно оступился на площади Пигаль, когда спускался с холма - врать, почему-то не хотелось, возможно, еще не выветрилось выпитое вино, - ничего страшного. А от тебя странно пахнет. Старший брат, где ты был?

Мин Лоу посмотрел на него внимательно и как-то тяжело:

- Я тоже сегодня оступился, почти… но смог вовремя остановиться и понять, что мне нужно на самом деле. Пойдем, нужно обработать ссадину.

Не получив прямого ответа на волнующий вопрос, А-Чен непослушно отодвинулся, разрывая прикосновение:

- Я сам. Ничего серьезного.

Он ушел в ванную, надеясь, что холодная вода смоет не только кровь с лица, но и прогонит дурь из головы. Долго умывался, потом тер лицо полотенцем, потом искал антисептик и вату, которые, конечно же стояли на своем месте, но почему-то не хотели находиться сразу. Потом смотрел на себя в зеркало, понимая, что ему не удастся сидеть в ванной до тех пор, пока старший брат не уйдет к себе. Сил на вопросы или на разговоры не осталось, их и правда будто смыло водой. Он глубоко вздохнул и вышел в гостиную, надеясь перевести разговор на нейтральную тему и быстрее лечь спать.

Мин Лоу стоял под лампой и листал альбом с рисунками, который А-Чен, не думая, оставил на столе.

- Так вот каким ты меня видишь, - сказал не глядя на А-Чена, - гораздо лучше, чем я есть на самом деле.

Он рассматривал тот самый рисунок с вином и ключицами.

- Старший брат… я… я… - А-Чен смутился, не зная, что говорить и делать.

Но Мин Лоу, видимо, что-то для себя уже решил. Он отложил альбом, расстегнул воротник рубашки, повернул голову чуть в сторону.

- Вот так? Правильно? Я хочу быть таким, как на этих рисунках. Для тебя.

Свет от лампы падал, тенями заостряя черты, вот сейчас бы кисть в руки и рисовать, старший брат сам как произведение искусства. А-Чен завороженно шагнул вперед, потянулся провести пальцами, чтобы запомнить каждую линию. Мин Лоу перехватил его руку, переплетая пальцы, чуть наклонился, упираясь лбом ему в висок, и тихо сказал:

- Пигаль – омерзительное место. Не пойду туда больше. И ты не ходи. Скажи, тебе совсем не нравится Париж, хочешь, вернемся домой?

- Нет, что ты… просто я его не понимаю. И тебя. И себя. Только Мин Тай остается верным себе в своем загуле. Все остальное будто постоянно переворачивается с ног на голову. Мне просто нужно время, чтобы привыкнуть.

- Время… что ж, надеюсь, оно у нас есть. Хотя бы немного. Иди спать. Завтра поговорим. Я обещаю. Обо всем. Сейчас уже поздно, и скоро вернется наш горе-студент. И еще, помни, что для меня ты самый лучший художник, потому что на своих картинах ты рисуешь мир, в котором я хотел бы жить.

[Ежик-сан]

Прекрасное исполнение И отноншения А Чэна и Мин Лоу, держащиеся на грани. И такой внимательный вдумчивый взгляд А Чэна на Париж, который передается через его рисунки. И все его сомнениями, которые знакомы большинству художников Множество деталей, которые передают настроение и делают картинку реальной.
Спасибо!)))
Заказчик) мне очень понравилось)))

[Серпента]

Ура!)))
Импрессионизм и впрямь вписался как родной. Мятущиеся братья отличные.
Спасибо за текст!

[Darita]

Прелестно! Правда-правда.

[Capt. Jack Harkness]

потрясающий художник нарисовал арт к тексту

[Ежик-сан]

Capt. Jack Harkness, Вау! Очень круто

[Capt. Jack Harkness]

Ежик-сан, я пишу продолжение...

[Ежик-сан]

Capt. Jack Harkness, это было бы просто невероятно! Замечательно))))

[Darita]

Ого!!! Арт просто огонь!

[Lindesimpino]

Какая красивая чувственная в своей мятущести история. Когда братья еще только ищут себя и свои пути.
Я очень надеюсь на упомянутое продолжение - если его выкладывали не здесь, киньте ссылкой?

[Capt. Jack Harkness]

Lindesimpino, по-моему, я сюда все ссылки относил тыц вообще, кроме последнего ФБшного, который на АО3, я все конспираторное уносил в сообщество.

[Lindesimpino]

Capt. Jack Harkness, спасибо большое!