Заявка 1-9.

[Ланъя-Челлендж]

Тур праздничный, заявка #9.

Полного и всеобъемлющего счастья для принца Юя)

@темы: невыполненная заявка, Список Архива Ланъя-1, Сяо Цзинхуань, фестиваль по заявкам, праздничный тур

---

Заявка 1-8.

[Ланъя-Челлендж]

Тур праздничный, заявка #8.

Хозяину архива надоели шляния сына, и он потребовал от Линь Чэня срочно жениться и озаботиться продлением рода. Спешная организация свадьбы

@темы: выполненная заявка, Линь Чэнь, Список Архива Ланъя-1, фестиваль по заявкам, праздничный тур

---

Заявка 1-7.

[Ланъя-Челлендж]

Тур праздничный, заявка #7.

Молодые император и его друзья празднуют рождение принца Ци

@темы: невыполненная заявка, Сяо Сюань, Список Архива Ланъя-1, фестиваль по заявкам, праздничный тур

---

Заявка 1-6.

[Ланъя-Челлендж]

Тур праздничный, заявка #6.

Свадьба МЧС и Нихуан.

@темы: выполненная заявка, гет, Му Нихуан, Мэй Чансу, Список Архива Ланъя-1, фестиваль по заявкам, праздничный тур

---

Заявка 1-5.

[Ланъя-Челлендж]

Тур праздничный, заявка #5.

Новый год у Конспираторов после войны. сюжет на усмотрение автора

@темы: выполненная заявка, Конспираторы, Список Архива Ланъя-1, фестиваль по заявкам, праздничный тур

---

Заявка 1-4.

[Ланъя-Челлендж]

Тур праздничный, заявка #4.

МЧС пришел к Цзину (или Цзин к нему, неважно), поздравить с календарным праздником (каким - по желанию автора), допустил очередную ошибку из серии "как мы с другом праздновали НГ" и Цзин его узнал. И повел себя разумно, а не как мудак

@темы: слэш, выполненная заявка, Сяо Цзинъянь, Мэй Чансу, Список Архива Ланъя-1, фестиваль по заявкам, праздничный тур

---

Заявка 1-3.

[Ланъя-Челлендж]

Тур праздничный, заявка #3.

День независимости Юньнани. Празднование с размахом

@темы: Юньнань, невыполненная заявка, Список Архива Ланъя-1, фестиваль по заявкам, праздничный тур

---

Заявка 1-2.

[Ланъя-Челлендж]

Тур праздничный, заявка #2.

МЧС выжил, и теперь все путаются, когда его поздравлять с днём рождения, потому что у Линь Шу, Мэй Чансу и Су Чжэ дни рождения приходились на разные дни, и это ещё не считая "воскрешений"!

@темы: невыполненная заявка, Мэй Чансу, Список Архива Ланъя-1, фестиваль по заявкам, праздничный тур

---

Заявка 1-1.

[Ланъя-Челлендж]

Тур праздничный, заявка #1.

День рождения МЧС, неожиданно является незваный гость из Южной Чу - Цзинжуй
И хочется, чтобы ДР МЧС прошел не менее зажигательно, чем ДР Цзинжуя!
Слэш, трэш, угар, содомия и драки

@темы: выполненная заявка, джен, Сяо Цзинжуй, Мэй Чансу, Список Архива Ланъя-1, фестиваль по заявкам, праздничный тур

---

Тур праздничный. Пост заявок

[Ланъя-Челлендж]

Мы открываем первый заявочный тур, посвященный праздникам (любым: общим, личным и даже выдуманным). И вспоминая, как зажигательно праздновали у нас в каноне, мы горячо приветствуем, как классические флаффные праздничные заявки, так и самые неожиданные заявки: мрачные, ангстовые или кинковые

УПД: Просьба в комментариях оставлять только сами заявки! Если вам хочется их обсудить, добро пожаловать во флудилку.

Правила:
Заявки подаются анонимно, всего на тур принимаются 20 заявок по канонам "Список архива Ланъя" (1 и 2) и "Конспираторы"
Пост открыт пока не наберется 20 заявок или до 29 декабря 23:59
Заявки будут опубликованы до 30 декабря (включительно)
Исполнение может быть текстовым, визуальным и любым, какое может придумать ваша фантазия.
Минимальный размер текстового исполнения: 250 слов.
Тур считается закрытым, если выполнено 10 заявок.
Либо по прошествии трёх недель (вне зависимости от количества выполненных заявок).
Исполнения могут выкладываться анонимно, могут - от ника. Исполнений на одну заявку может быть сколько угодно!

<a href="https://langya-challenge.diary.ru/p218777532.htm"><img src="https://secure.diary.ru/userdir/3/4/9/9/3499589/86584671.jpg"></a>

запись создана: 28.12.2019 в 15:32

@темы: оргпост, Конспираторы, Список Архива Ланъя-1, Список Архива Ланъя-2

---

Флудилка

[Ланъя-Челлендж]

Да будет флуд)))
Здесь можно обсудить заявки)))
А также вежливость и взаимное уважение)

запись создана: 26.12.2019 в 22:06

@темы: мотивационное, флуд

---

[Ланъя-Челлендж]

Сикрет-Санта завершилась, но не спешите расходиться: уже совсем скоро мы собираемся открыть тематический заявочный фест.
28 и 29 декабря мы откроем пост заявок. А 30 декабря выложим ваши заявки в сообщество.

<a href="https://langya-challenge.diary.ru/"><img src="https://secure.diary.ru/userdir/3/4/9/9/3499589/86584657.jpg"></a>

Кроме того, сообщество Ланъя-Челлендж создано для проведения различных челленджей и фестов, и если у вас есть желание провести свой, то вы всегда можете написать организаторам Серпента или Ежик-сан, и мы с удовольствием предоставим вам площадку)

@темы: мотивационное, оргпост

---

Деанон

[Ланъя-Челлендж]

Сикрет Санта завершилась! Спасибо всем участникам и зрителям за участие!))) Благодаря вам наш фандом обогатился на 20 прекрасных работ)))
И теперь вы, наконец, можете узнать имя того, кто сделал вам долгожданный подарок. И, пожалуйста, если вы забирали себе подарок в дневник, не забудьте добавить авторство работы)))

Главная женская роль автор:  *Bacca* подарок для  товарищ Ван, который Не Минцзюэ
Лучший друг автор:  Подмастерье из Архива бета:  smokeymoon подарок для  Серпента
И никто не уйдет обиженным автор:  AniSkywalker подарок для  кот Мурр
Заметки из сада Отдохновения переводчик:  smokeymoon бета:  jetta-e подарок для Оруга
Пламя автор:  товарищ Ван, который Не Минцзюэ бета:  snou_white подарок для  Чеди
Чайка автор:  Кицуне подарок для  Darita
цикл драбблов Надежды автор:  сумеречная кошка на тонких ветвях подарок для  Duches
Охота на лиса автор:  Ежик-сан подарок для  AnchorPoint
Лампа и лучина авторы:  Aerdin,  МИ-2 подарок для  Ежик-сан
Заветное желание авторы:  Aerdin,  МИ-2 подарок для  Подмастерье из Архива
Игра сожалений автор:  Чеди бета:  vera-nic подарок для  Aerdin &  МИ-2
Слива и Не жалею автор:  кот Мурр подарок для  orange_tree
Чайная пара автор:  Capt. Jack Harkness подарок для  сумеречная кошка на тонких ветвях
Пять причин, по которым Юйцзинь боится офицера Ся Дун, и одна, по которой он перестал ее бояться. автор:  Duches бета:  iolka7 и  **yana** подарок для  AniSkywalker
Вторая свадьба автор:  AnchorPoint подарок для  Кицуне
Нескромные мечты автор:  Darita подарок для  Capt. Jack Harkness
Из собственных теней автор:  orange_tree подарок для  *Bacca*
Лечение мандаринами переводчик:  Ежик-сан подарок для  smokeymoon
Главный подозреваемый автор:  Серпента подарок для  Aerdin и  МИ-2
Пять раз, когда Цзинъянь узнавал о себе нечто новое, и один раз, когда он думал совершенно о другом подарок для всех от  Aerdin и  МИ-2

Небольшие подарки для всех участников:

<img src="https://images2.imgbox.com/3b/9f/7Lev1cAo_o.png" alt="участникам">

Для  *Bacca*, как первой приславшей работу:

<img src="https://images2.imgbox.com/42/5a/6WixTbTf_o.png" alt="первому">

И дедлайнерам, и пусть совесть вам подскажет, заслуживаете ли вы этой ачивки :

<img src="https://images2.imgbox.com/5c/61/1ukQTnI5_o.png" alt="дедлайнерам">

Ачивка для рискнувших поучаствовать в тотализаторе

<img src="https://secure.diary.ru/userdir/3/4/9/9/3499589/86591464.png">

И с огромной благодарностью за такой неожиданный шикарный бонус для  Aerdin и  МИ-2

<img src="https://secure.diary.ru/userdir/3/4/9/9/3499589/86591465.png">

@темы: оргпост

---

Подарок всем в честь праздников

[Ланъя-Челлендж]

Название: Пять раз, когда Цзинъянь узнавал о себе нечто новое, и один раз, когда он думал совершенно о другом

Авторы: Aerdin, МИ-2
Пейринг: ОМП/Цзинъянь, плюс еще один
Жанр: легкий юмор, легкий крэк, легкий ангст, легкие извращения, легкий харт-комфорт и фиксит, легкое все, потому что вообще сказка!
Рейтинг: высокий; все кинки в гости к нам; кто больше насчитает - тому приз
Размер: кингсайз на 20,5 тысяч слов
Саммари: иногда предпочтения в весенних радостях заводят намного дальше, чем просто необременительное приключение
Посвящение: всем гостям и участникам Сикрет Санта - 2019. С Наступающим!


~1~
В первый раз все вышло случайно. Цзинъяню действительно не стоило лезть на разбитый пиратский корабль или, хотя бы, нужно было отправить туда солдат на разведку. Но, постойте, из трюма же посланный отряд вынес все уцелевшие сундуки, и командир доложился, что на судне не обнаружено ничего живого: даже крыс - и тех не нашлось. Корабль налетел днищем на рифы, распоров себе брюхо, точно ножом, и теперь лежал на скалах, накренившись и покачиваясь под ударами волн. А вот вопрос, что стало с его командой, не прояснился даже после осмотра. Лодками пираты почему-то не воспользовались.
Цзинъяню бы обо всем догадаться в этот самый момент, но нет же! Он, как последний дурак, решил осмотреть судно сам.
Ну и попался, как карп на удочку.
А, спустившись в разбитый и полный воды трюм, даже не сразу заметил большое осьминожье щупальце, аккуратно обвившее ногу. И только попытавшись шагнуть, чуть не упал.
Сначала он не сообразил даже испугаться: выругался досадливо и попытался шугануть обнаглевшую тварюшку ударом второго сапога. Корабль налетел на рифы совсем недавно, а в нем уже завелась эта дрянь.
Щупальце и не подумало разжаться, и Цзинъянь, зло сплюнув, потянул из голенища кинжал: меч он на корабль просто не потащил, не хватало еще зацепиться им за стены. Словно поняв, что он держит в руках, щупальце сильно дернуло его за ногу, роняя в воду, и вот тут его накрыло запоздалым страхом: конечность была толщиной в человеческую руку.
От удара локтем об пол Цзинъянь взвыл и разжал пальцы, а кинжал глухо ударился о доски.
За ногу снова дернуло, а когда Цзинъянь потянулся за клинком, рука попала в такой же захват. Щупальце оказалось темно-розовым, с бледными присосками, которые, впрочем, совсем не жгли кожу. Да и осьминог, который явно был здоровенным - с такими-то конечностями! - похоже, сообразил, что поймал слишком большую добычу, и в воду его тянуть перестал.
Цзинъянь даже успокоился: оставалось лишь немного подождать, чтобы животное разжало хватку и убралось обратно, откуда оно там вылезло. Но именно в этот момент Цзинъянь вдруг ощутил прикосновение к своей заднице. Вернее, поглаживание!
Похоже, вместо того, чтобы потянуть его в воду, осьминог принялся подбираться поближе сам: вода вокруг заколыхалась, то там, то тут в ее толще мелькнули новые щупальца, и еще одно крепко перехватило под животом.
Цзинъянь выругался и попытался встать на четвереньки, пытаясь утвердиться поустойчивей. Как ни странно, это ему удалось - а потом щупальца оплели вторую руку и резко дернули их в стороны, разводя. Цзинъянь едва не ухнул головой в воду.
На этот раз его погладили по заднице ощутимее. Точно рукой приласкали - крепко так, даже сжали на миг ягодицу: Цзинъянь попытался вывернуться или хотя бы оглянуться, кто его так лапает, но куда там! Левую ногу оплело точно так же, как правую, и от нового падения Цзинъяня спасло только то, что он уже лежал.
- Эй, отпусти меня! - Цзинъянь попробовал возмутиться, но вышло как-то неуверенно: уже начав говорить, он вдруг понял, что посланные им солдаты могут быть где-то поблизости, и позволить им увидеть себя в таком положении... нет уж, лучше он попробует выбраться сам!
Щупальце проскользнуло между ног, отчетливо приласкав пах, и Цзинъянь с трудом сглотнул. Кажется, осьминог был настроен куда более серьезно, чем ему представлялось!
Цзинъянь вновь решительно дернулся, намереваясь освободиться - но тут же едва не вскрикнул, когда по заднице вскользь ударило щупальцем. Хорошо так шлепнуло с явным намеком не делать глупостей.
- Что за непослушный мальчишка! - Цзинъяня шлепнули еще раз - но на этот раз еще и огладили прямо по паху. - Но... такой красивый!
От догадки Цзинъяня пробрало дрожью, хотя вода была теплой. Это точно был не просто осьминог!
Наверняка в остове погибшего корабля поселился какой-то зловредный дух.
- Влез сюда один, без позволения! - щупальце снова шлепнуло его по заднице, и Цзинъянь почувствовал, как заливается краской: почему-то жар от этих шлепков ухнул прямо в низ живота. - Теперь не отпущу, пока не приласкаю!
Цзинъянь ждал еще одного шлепка, но щупальце, уцепившись сзади за штаны, одним движением вспороло шов, открывая кожу.
Копчика и потайного мешочка коснулся прохладный воздух трюма, Цзинъянь со свистом вдохнул - и без того оживившийся нефритовый стебель окончательно закаменел.
- Вот так, мой хороший, тебе понравится, - между половинок персика вдруг потерлось теплое и гладкое щупальце, а потом его кончик заполз под Цзинъяня и обкрутился вокруг янского стебля.
В трюме как-то резко стало жарковато. Или это Цзинъянь взмок от предчувствия?
- Может, не надо, господин дух? - Цзинъянь зажмурился, но щупальце никуда не делось. - Я... я возмещу, что нарушил ваш покой! - он попытался заговорить с духом и охнул, когда по заднице прилетел очередной шлепок.
- Ты уже возмещаешь, моя яшма, - проурчали в ответ, а новое щупальце, скользнувшее от копчика вниз, между ягодиц, оказалось немыслимо скользким, словно в какой-то густой слизи. Оно прошлось между половинок персика удивительно легко, и Цзинъянь едва не застонал, когда кончик мазнул по медным вратам. - Какой отзывчивый...
До этого момента Цзинъянь и не подозревал, что у него очень чувствительный зад. В седле, оказывается, заметно не было, может, потому, что седло задницу всего лишь натирало, а не гладило, прихватывая кожу присосками, точно поцелуями.
- А мой красивый мальчик уже подарил кому-нибудь самый сладкий плод? - прожурчал голос за спиной Цзинъяня, а потом, видимо, чтобы пояснить о чем конкретно зашла речь, в сжатые створки медных врат аккуратно втиснулся самый кончик щупальца. И пошевелился там, внутри!
Цзинъянь как раз собирался возмутиться, но вместо гневного вскрика вышел невнятный стон. Скользкий кончик щекотал сжатые мышцы входа, елозил, выглаживая за ними, то по кругу, то надавливая в самый неожиданный момент, заставляя мозги медленно плавиться, и с каждой попыткой сжаться и прекратить это безобразие Цзинъянь словно ласкал вторженца в ответ.
- Сладкий, такой нежный и гладкий внутри, такой хороший мальчик, - прожурчали где-то над поясницей, а потом этот скользкий кончик двинулся глубже, и Цзинъянь только охнул от того, как легко он протиснулся внутрь.
- Так что? - щупальце пощекотало Цзинъяня в каком-то столь приятном месте, что по телу пробежали мурашки от удовольствия. - Ты уже познал радости плоти с этой стороны, а, мой сладкий?
- Я... у меня есть наложница! - вскинулся Цзинъянь, но пыл его изрядно померк, когда кончик снова надавил на самое чувствительное место, а потом принялся покачиваться внутри, словно волна. Скользкий, нежный, с какими-то небольшими бугорками, ласкавшими стенки, и Цзинъянь почувствовал, что начинает плыть. - Уже год ка-а-ах!
Дух тихо, необидно рассмеялся - и еще одно щупальце огладило растянутые мышцы входа.
- Неужели женщина посмела сорвать эту хризантему? - первое щупальце неторопливо елозило внутри, то и дело надавливая, и Цзинъянь кусал губы, чтобы не стонать и не вскидывать задницу вверх, чтобы... сделать что-нибудь! - Посмела дотянуться до потайной жемчужины за этими вратами?
- А если... - да и голос подводил, выдавая удовольствие, которое Цзинъянь испытывал впервые в жизни. - А если да?
В ответ на это щупальце, про которое он успел забыть, соскользнуло с нефритового стебля, и Цзинъянь, испугавшись, что его так и оставят, двинул задницей сам, пытаясь исправить сказанное.
- Есть ли предел твоему очарованию, моя яшма? Ты еще и лгать не умеешь, - дух не повелся на эту попытку удержать лицо. - И это хорошо, очень хорошо - и достойно награды...
Оставив потайную жемчужину, щупальце внутри шевельнулось и скользнуло глубже, еще, еще, пока не уперлось во... что-то так, что у Цзинъяня начали закатываться глаза. Это медленное, неторопливое скольжение внутри, кончик, уткнувшийся в самое узкое, чувствительное место, вдруг затрепетал там, словно у самого горла. И стоило ему перестать погружаться, как второе щупальце, только что ласкавшее складки мышц входа, плотно прижалось к первому - и начало медленно протискиваться за медные врата. Раскрывая, растягивая под себя непривычный к такому проход.
Цзинъянь застонал в голос. Казалось, его натягивают, точно тугие ножны на меч, и от этого по позвоночнику словно маленькие молнии пробегали, а в паху поджались яшмовые бубенцы, готовясь... О Небо, совсем уже готовясь... Почти вот-вот...
Когда второе щупальце замерло, не касаясь потайной жемчужины, а потом вдруг резко и точно толкнулось прямо в нее, Цзинъянь хрипло вскрикнул - и излился.
- Такой чувствительный... - в урчащем голосе, кому бы он ни принадлежал, отчетливо звучало удовольствие. Цзинъянь едва не всхлипнул, когда щупальца внутри вновь пришли в движение, выскальзывая наружу и попутно лаская мышечные стенки. - Самое время попробовать по-настоящему.
- Что?! - вскинул голову Цзинъянь, но тут его подпихнули под живот, вынуждая поднять зад, и между половинок персика уперлось что-то более твердое. И крупное!
Цзинъянь попробовал возмутиться - хотя бы для виду! - но морской дух не остановился, а настаивать Цзинъянь не решился. Накатывающие валом ощущения обещали новое, не испытанное ранее удовольствие, какое уж точно не подарила бы наложница, и... Он закусил губы, а потом еще и закрыл глаза, постанывая от нетерпения. Не хотелось бы просить... просить продолжить!
Между ягодиц снова терлось, задевая расслабленные медные врата, настойчиво, но терпеливо, понемногу толкаясь внутрь, и Цзинъянь с замиранием сердца и сильнее накатывающей похотью понял, что это настоящая черепашья головка - да таких размеров, что даже скользкие, успевшие познать проникновение мышцы поддавались с натугой.
В натяжении оказалось сокрыто немыслимое удовольствие: то, как медленно уступало его тело под этим давлением, как расходились мышцы, как мелкими, едва ощутимыми толчками янский стебель этого... как его… морского духа! - протискивался внутрь. Щупальца, которыми Цзинъяня растягивали раньше, оставили после себя что-то скользкое и приятно холодящее, и теперь внутри чуть ли не зудело от желания испытать прежние ощущения вновь. Цзинъянь, кусая губы и чувствуя, как пылают от стыда щеки, поневоле представил, что будет, когда этот багровый конь войдет в медные врата полностью.
За его спиной раздавалось тяжелое, хриплое дыхание, словно поймавший Цзинъяня хозяин глубин сдерживался - хотя от чего ему было сдерживаться?! За руки и за ноги он Цзинъяня держал так крепко, что даже не давал пошевелиться, аж пальцы начинали неметь!
- Сла-а-адкий мальчик...- почти простонал тут дух, и его янский стебель толкнулся сильнее, заставляя Цзиньяня глухо вскрикнуть.
Внутри распирало уже не на шутку, и это явно был далеко не конец. Вернее, не весь конец, что дух хотел запихать ему в задницу.
Янский стебель погружался все глубже, Цзинъянь захлебывался стонами, а плоть внутри него давила сильнее, вталкивая клинок в ножны, и, казалось, лаская нутро каждым своим цунем. У Цзинъяня окончательно помутилось в голове. Он невольно толкался бедрами навстречу, желая уже, чтобы черепашья головка ткнулась туда, где до того ласкало щупальце. Он весь взмок от пота, а жар лишь усиливался, и собственный нефритовый стебель почти прилип к животу, но потереться им... да хотя бы об щупальце! - Цзинъянь не мог. А эта... морская тварь еще и гладила его по яшмовым бубенцам, заставляя содрогаться от возбуждения!
- Да… дав… давай уже! - не выдержал он.
- Не спеши...
Щупальца растянули ему ягодицы до предела, скользили и гладили, присасываясь к коже, а нефритовый дракон устремлялся все глубже. Еще. Еще. Его головка с силой проехалась по чувствительному месту, неумолимо и сладко, и втиснулась еще дальше, а Цзинъянь подавился новым стоном.
- Терпи, хороший мой, тебя Нюйва как под меня лепила, по моей мерке, на всю длину возьму, имя свое забудешь, так хорошо тебе будет, обещаю... - жаркий шепот ложился на спину, и Цзинъянь слушал его, обмирая и дурея - и от того, как его берут сейчас, и от этих обещаний. - Персик мой спелый, жадные твои ножны, сладко тебе?
Цзинъянь, едва соображая, что делает, вскинул зад и сжался внутри. Так ощущений стало больше - но все равно недостаточно! Но зато самолюбие согрел низкий стон, что вдруг выдал его... старший брат. Жар от стыдного румянца, казалось, сполз уже на грудь, когда Цзинъянь додумал эту мысль.
Его имеет, совершенно нагло присваивает себе и явно получает удовольствие морское неизвестно что! А Цзинъянь от этого сходит с ума!
Он с наслаждением застонал и едва не проклял сам себя. Ему, императорскому сыну, не просто оказались по нраву утехи отрезанного рукава, но еще и в роли младшего брата! Кто из людей сумел бы не только доставить ему подобное удовольствие, но и сохранить случившееся в тайне? Впору благодарить богов, что Цзинъянь узнал об этом от морского духа, который уж точно никому ничего не расскажет!
- Яшма моя алая, - янский стебель вошел до конца и наконец ткнулся черепашьей головкой в самую глубину, заполняя тело до отказа. Цзинъянь едва мог дышать, а яшмовые бубенцы чуть ли не звенели от напряжения, и тут морской дух двинул плотью, глубоко и мощно толкаясь внутри. Из глаз Цзинъяня чуть искры не посыпались, он вскрикнул и заскулил, растеряв все разумные мысли. - Знаешь ли, как горячо у тебя внутри, как туго, как нежно? Ножны твои словно теплый мед, я не знал никого слаще тебя...
Внутри неустанно ходил нефритовый стержень, будто накачивая Цзинъяня запредельным удовольствием. Легкая боль, вспышками мелькавшая где-то на горизонте ощущений, придавала происходящему и вовсе сумасшедший оттенок. Цзинъянь почти терял сознание от накатывающих обжигающих волн - еще, еще! - но ощущений становилось все больше, и плоть духа настойчиво била в одну, самую глубокую точку, чуть ли не под сердцем Цзиньяня! Сердце, по крайней мере, замирало и бухало, как безумное. Цзинъяня словно затягивала трясина, на самом дне которой таился ослепительный пик.
И то, что такого не могло быть, его сейчас совершенно не волновало!
- Заберу тебя себе, мальчик мой, - у духа тоже срывался голос, - нагого одену лишь в жемчуга и янтарь и не спущу с ложа, пока не утолю страсть!
Цзинъянь на мгновение представил это так ясно, словно это уже произошло: ложе в виде огромной ракушки, сам он, усыпанный янтарем и жемчугом, изнемогающий в объятиях здоровенного осьминога.
- Да, так и будет! - дух словно прочел его мысли. Следующий толчок оказался настолько силен, что Цзинъянь сорвался на крик - и словно камнем рухнул на самое дно, чувствуя, как гаснет сознание от экстаза.
- Ваше высочество? - будто сквозь вату расслышал он потом. Цзинъянь сначала решил, что ему почудилось. И недовольный вздох с последующим плеском воды тоже. - Ваше высочество, вы здесь?
В глазах было темно. Он лежал на полу, и, к счастью, осьминожьих щупалец на руках и ногах уже не ощущалось.
А вот в заднице что-то определенно оставалось. Цзинъянь представил, в каком виде сейчас его обнаружат солдаты, и поспешно выкрикнул, что было сил:
- Уже поднимаюсь, ждите там!
- Слушаюсь! - хором ответили чьи-то голоса, и Цзинъянь, с трудом заставляя тело подчиняться приказам разума, сел.
Чтобы в следующий миг ощутить, как из задницы вытекает чужое семя и... выскальзывает что-то твердое, напоследок приласкав ноющие мышцы.
Цзинъянь отодвинулся в сторону, обернулся и почувствовал, как заливается краской: у бедра лежала огромная, с голубиное яйцо, жемчужина идеальной формы.
- Ах ты сволочь!
Покачнувшись, он вскочил на ноги так быстро, словно увидел рядом скорпиона, схватил жемчужину и что есть мочи швырнул ее в воду - как будто копье метнул.
- Чтоб тебя!
Стоило выпрямиться, и между ягодиц потекло. Цзиньянь торопливо одернул низ коротких платьев, прикрывая зад. Тело гудело, голова кружилась, и Цзинъянь не сразу сообразил перевязать пояс: штаны успели съехать к коленям. Голоса послышались снова, по лестнице, ведущей в трюм, затопали чьи-то сапоги, и Цзинъянь, беспомощно выругавшись, заспешил наверх, желая забыть обо всем, что здесь случилось - и никогда этого не вспоминать.
Никогда!
~2~
Верный своему слову, о произошедшем Цзинъянь старательно не вспоминал. Ни всю дорогу до порта, ни потом, когда поднялся в седло и, в общем... даже не вспомнил, и совсем не покраснел, и даже мимо удачно подвернувшегося постоялого двора промчался, не пожелав отдохнуть. И только через несколько дней, отъехав от морского побережья на значительное расстояние, внял уговорам офицеров дать солдатам отдых.
Цзинъянь никогда не считал себя человеком, склонным к удовольствиям или чрезмерной роскоши, и если бы не... события на налетевшем на рифы корабле, и не подумал бы о чем-либо более претенциозном, чем обычная бочка с водой, поставленная в военном шатре. Но в этот раз они остановились в городе, и наместник любезно пригласил Цзинъяня к себе в усадьбу. В другой раз Цзинъянь бы отказался, точно. Но, услышав упоминание о горячем источнике, передумал.
Господин Чжу расстарался, как если бы Цзинъянь вдруг оказался наследным, а не седьмым принцем. Хотя, может быть, в этой глуши и девятому принцу оказали бы подобные почести.
В усадьбе Цзинъяню отвели целый павильон с отдельным входом - прямо у выложенных камнем чаш в земле, куда набиралась горячая вода. Служанки почтительно предлагали свои услуги, и Цзинъянь, не узнавая себя, в кои-то веки согласился на все процедуры, которые те могли предложить. Две красивые - никак отобрали самых лучших! - девушки сначала его раздели, а потом мыли и терли в четыре руки, разминая тело. Затем расчесали волосы, умаслили кожу, а потом наконец исчезли, устроив гостя на большой кровати.
Расслабленный массажем Цзинъянь умиротворенно смотрел на вечерний сад, подсвеченный зажженными фонарями, на блики, что ложились на тихо плещущуюся воду, и даже подумал о том, что надо бы встать и задвинуть створки дверей. Но вставать из оказавшейся удобной постели не хотелось.
- Ну наконец-то! - вдруг услышал он голос, который узнал в ту же самую секунду, как тот зазвучал. - Я уж решил, что ты себя загонишь этой скачкой.
Цзинъянь вскочил, озираясь, но голос доносился снаружи, все приближаясь, и через миг из теней соткалась высокая фигура - вполне себе человеческая! Голова, плечи, руки... Широкое платье блеснуло сверкающей волной, когда дух скользнул мимо светильника, стоявшего у дорожки.
- Ох, мальчик мой, а я-то решил, что тебе в прошлый раз понравилось, - протянул он, поднявшись по ступеням веранды и плотно прикрыв за собой двери. - А ты уже и забыл про меня.
Цзинъянь почувствовал, что сходит с ума. А незнакомец подошел почти вплотную и с неподдельной тревогой заглянул в глаза.
- Неужели ты остался недоволен? Должно быть, я совсем растерял умения за одинокие годы.
Цзинъянь ошалело хлопнул глазами. Не может же быть, что... Не может?
Взгляд, словно обретя собственную волю, метался от лица незнакомца к его платью, плечам, рукам. В неярком свете лампы, стоявшей в изголовье постели, разобрать всех черт не получалось, тени скрадывали линии лица, искажали, должно быть, но...
Цзинъянь сглотнул, почувствовав на миг головокружение, когда кровь словно рухнула вниз, приливая к паху. Янское копье разом поднялось, готовое к схватке. Птицей мелькнула мысль о своевременности простыни на бедрах, потом Цзинъянь поймал взгляд на себе прозрачных глаз, даже сейчас имевших цвет лучшей кокандской бирюзы, и невольно облизнул губы.
Неужели этот человек... хозяин глубин?!
Высоченный - едва ли не на голову выше, он улыбался, и его руки... Руки? А как же... Цзинъянь опустил взгляд, скользнув по густо-синему платью, полы которого, словно волны, шевелились у самого пола. На ткани блестели брызги янтаря и фигуры драконов, выполненные жемчужинами самых разных цветов.
- Вы... а где щупальца? - ляпнул Цзинъянь и густо покраснел.
- Не забы-ыл... - довольно протянул тот, а потом накрыл ладонью локоть Цзиньяня и привлек к себе. - Все будет, мой хороший, и они всегда со мной.
Цзинъянь, точно завороженный, шагнул вперед, ступая босым по лежавшему у постели ковру, и в следующий миг на щиколотках сомкнулись, лаская, уже знакомые сильные кольца. Прошлый раз сапоги не позволили прочувствовать до конца, как эта хватка ощущалась бы на голой коже, зато вот сейчас не мешало уже ничего.
Теплые и удивительно нежные, щупальца поползли под простыню, гладя Цзинъяня по бедрам.
- Но почему ты не принял мой подарок? - наклоняясь к его уху, прошептал… этот.
Ладонь Цзинъяня взяли, раскрывая пальцы, а потом в самый ее центр легло что-то прохладное и идеально круглое.
Жемчужина!
- Мне... не надо! - с трудом пробормотал Цзинъянь в ответ и попытался шагнуть в сторону, когда горячая, тяжелая ладонь огладила по спине - и сжала ягодицу. - Я принц, а не девица из парчового домика!
- Гордое мое высочество, - теплые губы скользнули по виску, и Цзинъянь поймал себя на том, что дрожит, а в памяти жарким ворохом воскресает все то, что он... Не вспоминал! - Прости, я не хотел обидеть тебя, - а нежный шепот уже бархатом ласкал шею. - Только сделать подарок.
Жемчужина выскользнула из ладони, скатилась по одежде вниз и канула где-то в тенях. Цзинъяня же все выше оплетали сильные щупальца, пока не подхватили его под бедра и не приподняли над полом. Охнув от неожиданности, он ухватился за плечо хозяина глубин и, вскинув голову, замер, пойманный страстным взглядом.
- Как вы пришли опять... - уши и щеки горели, во рту пересыхало, должно быть, от осознания собственной дерзости, но Цзинъянь все равно собирался получить ответ. - Тут же нет моря... Я надеялся...
Кажется, дух удивился. Во всяком случае, странные бирюзовые глаза заискрились, словно он сдерживал смех.
- Я же не рыба, милый, - тихо фыркнул он и легко тронул губами кончик носа Цзинъяня. - А если ты так надеялся меня отвадить...
Цзинъянь с вызовом вскинул подбородок.
- Да! Могли бы найти на берегу кого-нибудь! Вы же, наверное, тех пиратов и...
- Тиш-ше, - морской дух, или кем он там был, вдруг потянулся рукой к лицу Цзинъяня и ласково погладил по губам.
Сердце разом сбилось с ритма, а янский стебель, по ощущениям, чуть не порвал простыню. Цзинъянь усилием воли сдержал желание вновь облизнуть губы.
- А то что? - не доверяя голосу, спросил он тихо.
- А то я решу, что ты уже ревнуешь, прекрасное высочество.
Цзинъянь едва не поперхнулся, а потом открыл рот, пытаясь все отрицать, и вообще, он не...
- Но сначала тебе придется что-то сделать вот с этим, - невозмутимо договорил несносный дух - но как он мог быть наполовину человеком?!
- Да с че... - и тут ладонь накрыла налитой и вздымающийся вверх нефритовый стебель Цзинъяня. Сжимавшие ягодицу пальцы прошлись между половинок персика и безошибочно надавили на медные врата. А потом туда же втерлось скользкое щупальце. Цзинъянь охнул от неожиданности - и застонал прежде, чем сумел остановить себя. - Оголодал без меня, мальчик мой?
- Я не... не... - он тщетно пытался собраться с мыслями, но спасительную простыню уже стягивали с его тела, и медные врата щекотал подвижный кончик щупальца, а опереться было не на что, кроме как на плечи ночного гостя, и мысли путались еще сильнее! - Не...
Морской хозяин блеснул белоснежной - нет, жемчужной! - улыбкой.
- Ты можешь сам снять с меня платье, - проурчал он, и Цзиньянь ощутил, как его плавно, точно по воде, понесли к постели.
Кончик щупальца елозил у входа, не останавливаясь, и Цзинъянь никак не мог сосредоточиться. О чем его спрашивали? Должно быть, о чем-то важном! Он сгреб платье на плече морского духа, комкая расшитую ткань и пытаясь привести себя в чувство хотя бы тем, как шитье и камни царапали кожу, но хозяин глубин только понимающе улыбнулся. В следующий миг Цзинъяня как будто подкинуло вверх, так резко взметнулись выше щупальца, что держали его бедра. Он взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, но новые щупальца поймали запястья, завели за спину и скрутили там.
- Прекрасное высочество, - с восхищением провел ладонями по его груди дух моря, а потом вдруг подался ближе и припал ртом к торчащему соску.
Цзинъянь содрогнулся и ахнул, широко распахивая глаза, и в то же мгновение сквозь сжатую хризантему проскользнул верткий кончик щупальца.
- В первый раз я толком тебя не распробовал, мой принц, - жарко шепнул дух, лаская своим дыханием влажный сосок. - Сегодня все наверстаем.
Цзинъянь бы точно выразил свое возмущение, если бы не вездесущие щупальца. Скользкие, теплые и очень нежные, они вдруг обкрутились вокруг янского стебля и принялись медленно скользить по нему вверх и вниз в том же темпе, в каком двигалось щупальце в заднице.
Некстати вспомнив, до каких высот... То есть, до каких глубин пал он прошлый раз, едва не начав умолять взять его сильнее, Цзинъянь обреченно застонал. И мгновением позже ахнул, когда второй сосок царапнули ногти духа.
В основание напряженной плоти как острой искрой стрельнуло, а щупальца, как назло, свою хватку разжали. И даже то, что уже было внутри, выскользнуло наружу.
- Ты!.. - ахнул от подобной несправедливости Цзинъянь, не сообразив сразу, что бы поставить духу в укор. На ум шло лишь "верни их обратно!"
- Что я? - владыка вод уже мял ему оба соска пальцами, вновь пуская в ход ногти, да и еще чередовал эти ласки с поцелуями. Соски уже ныли, и Цзинъянь вздрагивал даже от прикосновений воздуха!
- Ты сожрал тех пиратов! - озвучил первое, что пришло в голову он.
- Что?
- Или утопил их, - упрямо выдохнул Цзинъянь, стараясь не отвлекаться на то, как ласково и почти задумчиво поглаживает правую ягодицу щупальце. Он сжал внутренние мышцы, решив больше не допустить внутрь… ничего. - Заманил их всех в трюм, поймал за ноги, затащил в воду и утопил, - добавил он с вызовом.
Ему показалось, или морской дух на миг ошеломленно замер? Цзинъянь даже поздравил себя с тем, что вывел того, что называется, на чистую воду.
- И тебя, стало быть, я тоже хочу утопить? - но тень растерянности на лице державшего его хозяина моря быстро сменилась хищным, даже жадным выражением.
Цзинъянь облизнул сухие губы.
- Сож… сожрать, - сорвавшись на неожиданному хрипотцу, повторил он. - Или утащить в сад и...
Хозяин глубин вдруг резко подался вперед и клацнул зубами - Цзинъянь аж отдернулся всем телом.
- Хочу, - своим невозможным бархатно-обволакивающим низким голосом сообщил владыка вод. - Только не сожрать, мой смелый принц. - Тут его щупальца втерлись Цзинъяню между бедер, крепко обвивая ноги, и растащили их в стороны. Дышать разом стало как-то тяжелее. Дух наклонил голову и длинно провел языком по поджавшемуся животу Цзинъяня. - Совсем не сожрать... и не утопить...
Щупальце вновь тронуло между ягодиц, и Цзинъянь сжался, полный решимости не допустить извра... в общем, своего нового морального падения, но то, ткнувшись в крепко стиснутые медные врата, только их мягко погладило. А вот морской дух чуть отодвинулся и с улыбкой посмотрел вниз, словно усомнившись в том, что сообщили ему щупальца.
Цзинъянь сделал вид, что тугой янский стебель, истекающий телесным соком, не имеет к нему никакого отношения. Хозяин глубин вновь поднял взгляд своих невозможных глаз, перехватывая взор Цзинъяня.
- Вот как? - ухмыльнулся дух и плавно опустился вниз, оказываясь лицом на одном уровне с... Додумывать мысль Цзинъянь на всякий случай не стал. - Мое гордое высочество желает, чтобы его поуговаривали?
Он легонько подул на влажную красную жемчужину, и Цзинъяня пробрало новой дрожью.
- А может… - понимающим тоном протянул морской дух и погладил навершие нефритового жезла губами. Цзинъянь сорванно выдохнул и зажмурился, чтобы не искушать себя этим видом. Правда, особо лучше не стало, казалось, теперь ощущения умножились! Цзинъянь торопливо открыл глаза и уставился в потолок. - А может, мой подарок был оскорбительно мал? - несносный морской дух, похоже, выглаживал красную жемчужину языком, будто позабыв про все свои щупальца. Он наверняка хотел наказать Цзинъяня за строптивость, точно!
- Что? - стонать Цзинъянь посчитал ниже своего достоинства, а молчать был не в силах, поэтому пришлось спрашивать первое попавшееся. Оставалось убедить себя, что голос при этом не дрожал.
- Возможно, я должен прислать твоему отцу алый наряд и подобающий выкуп за тебя, мой принц? - эти губы творили что-то невозможное! Цзинъянь и понятия не имел, что может так завестись от одних почти невинных прикосновений.
В голове мутилось, и шутливые обещания сватовства совсем не помогали. Стоило только представить, что скажет матушка, узнав о непотребной связи своего сына!
- Тебе бы отказали, кем бы ты там ни был, - собрав волю в кулак, прошептал Цзинъянь и сорвался на стон, когда этот... ах, да что у него за язык такой?!
- Нра-а-авится? - а хозяин глубин, похоже, улыбался. Ласка, едва не сведшая Цзинъяня с ума, повторилась, и вот теперь Цзинъянь отчетливо понял, что просьба о пощаде иногда может быть обоснована. Очень. Язык вновь закружил вокруг навершия, губы совершенно непристойно обняли красную жемчужину, туго скользнули по плоти к самому корню, и в следующий миг янский стержень мягко сжало прокатывающейся волной.
- П-прекратите... - Цзинъянь стиснул кулаки, пытаясь удержать семя внутри. Но то, что легко удавалось с девушками, сейчас требовало неимоверных усилий. Как будто до сих пор Цзинъянь и не представлял себе, что такое настоящее удовольствие. - Я не... не...
Стоило лишь представить, как брызнет на это красивое лицо живая ртуть, как лягут на губы перламутровые капли, и от возбуждения помутилось в голове. Цзинъянь застонал в голос.
- Хочешь о чем-то попросить? - вкрадчивым шепотом поинтересовался его мучитель, и между половинок персика знакомо погладил вертлявый кончик щупальца. Толкнулся в сжатые мышцы и надавил, втискиваясь внутрь... даже не на цунь, не на половину, а так, чтобы Цзинъянь точно сошел с ума!
- Не дождешь… тесь, - вовремя поправился Цзиньянь. Он не желал признаваться даже самому себе, что уже почти плавился в крепкой хватке, и стыдная поза - полностью обнаженное тело, скрученные за спиной руки, разведенные ноги - делала возбуждение просто невыносимым. Да еще эти незаметные атаки щупальца, пробующего на прочность медные врата. Сейчас теплый скользкий кончик ласкал само кольцо мышц, трепетал у замочной скважины, почти вибрировал, и у Цзинъяня сердце колотилось в горле от предвкушения.
Потому что он знал - хотя нет, не вспоминал даже сейчас! - как будет после!
- Я ведь могу дразнить тебя так долго, мой принц, - вкрадчивый шепот плыл над ним, а потом удерживающие Цзинъяня на весу щупальца вдруг пришли в движение, разворачивая его в воздухе, опуская немного ниже и освобождая локти.
- Что? - не сразу понял Цзинъянь, едва удерживая равновесие, но тут по заднице вскользь ударила уже ладонь - хлестко, жгуче. Он вскрикнул, дернулся - и полетел вниз, на постель, едва успевая выставить руки, чтобы не удариться грудью. И только мгновением позже осознал, что в этом и заключался план. Ноги-то остались по-прежнему в плену, и теперь их вновь раздвигали шире, открывая Цзинъяня, как раковину-жемчужницу.
Собственное сравнение заставило заполыхать лицо. А поза... ну, грудью-то он не ударился же.
- Какой же ты красивый... - Зато теперь Цзинъянь видел, как между ног скользнуло одно из щупальцев и мягко, точно на пробу, обвилось вокруг потайного мешочка.
Надавило за ним, заставив охнуть, и потянуло яшмовые бубенцы вниз, мягко, но непреклонно.
- Ладно, - стараясь сопротивляться желанию, что затапливало разум подобно воде из разрушенной плотины, выдохнул Цзинъянь. В конце концов, он сражался достаточно, просто... просто противник оказался слишком силен. В следующий раз он не проиграет! И вообще следующего раза не будет! - Хорошо, - повторил он, облизнув губы, и, согнув локти, опустился на постель грудью, - совсем не думая о том, как при этом выпятился зад. - Хорошо, я понял.
- Что, мой хороший? - морской дух, похоже, удивился, но гладить щупальцами между ягодиц не перестал.
- Ты жаждешь, чтобы я... расплатился полностью, - сказал Цзинъянь, пряча полыхающее жаром лицо в складках шелкового покрывала. - Ну, я готов... В смысле, отдать долг. За то, что потревожил тебя там, на корабле.
Этот, с щупальцами, даже расхохотался, но прежде, чем Цзинъянь обиделся, его ягодицу обожгло страстным поцелуем, и... ох, вот это точно было неожиданно! Цзинъянь растерял все мысли и застонал, когда шустрый кончик щупальца у медных врат мягко втиснулся внутрь, а потом еще один, еще и... там как-то сразу стало невыносимо скользко.
- Мое смелое высочество, - одобрительно проурчал морской дух, и щупальца задвигались быстрее, точно мелкие рыбки ныряли в узкую пещерку. Цзинъянь застонал громче, а янский стебель налился еще большей крепостью, когда щупальца стали понемногу тянуть каждый в свою сторону, расширяя проход. - Такой прекрасный вид!
А дух еще и наслаждался зрелищем!
- Лучше... молчи, - возмущенно заявил в покрывало Цзинъянь и вскрикнул, когда щупальца устремились вглубь, скручиваясь воедино прямо у входа. Но только на миг, затем каждое толкнулось сам по себе, одно за другим, словно разжигая трением огонь.
Хотя Цзинъянь и так уже горел весь, от стыда, желания - даже похоти! - и осознания, что дальше будет только лучше.
- Просто дать тебе то, чего ты жаждешь, мой принц? - дух усмехнулся удивительно близко, над самым плечом, а потом вдруг прижался твердой грудью в расшитой ткани, и полы роскошного верхнего одеяния упали по сторонам, укрывая Цзинъяня от мира. - Ты получишь желаемое... а я получу тебя, моя яшма.
Горячие губы прошлись по плечам, а внутри щупальца двинулись глубже. Часть нащупала потайную жемчужину и осталась там, а еще пара скользнула дальше, до упора.
- Ах ты... - Цзинъянь в голос застонал, когда по телу прошлась волна обжигающего удовольствия. Это постоянное движение внутри, покручивание, потирание... Казалось, столько ощущений он просто не выдержит, но в то же время хотелось еще! Сильнее и глубже, чтобы как в прошлый раз, когда он едва мог дышать, а внутри было полно, и туго, и безумно хорошо! Один раз... отдать до конца долг потревоженному духу.... Волна накатила снова, и Цзинъянь вскрикнул, забывая обо всем, кроме щупалец в своей заднице.
Извиваясь и потираясь об стенки, они двинулись глубже, и Цзинъянь замер, уже приготовившись к самому приятному, как его бесцеремонный гость вдруг засмеялся, а потом щупальца неожиданно начали одно за другим выскальзывать наружу. Цзинъянь, не успев себя остановить, протестующе вскрикнул и попытался сжаться, но морской дух оказался неумолим.
- Не совсем то, о чем ты мечтал, моя яшма? - он провел языком по загривку Цзинъяня, пробуя дрожь неудовлетворенности на вкус. - Чего же ты хочешь?
- Я не... не мечтал! - упрямо отозвался Цзинъянь, напоминая себе, что один раз он потерпит. Даже если оскорбленный дух решит оставить его неудовлетворенным. Потом владыка глубин получит свое и исчезнет навсегда, перестав искушать Цзинъяня невозможными ласками.
- Ты скверно лжешь, мой принц, - проурчал дух, обдавая дыханием влажную кожу. - А я хочу услышать правду...
Внутри оставалось всего одно щупальце, и Цзинъянь не удержался и сжался на миг, как никогда остро ощущая, что ему мало. Смешок за спиной сообщил, что уж об этом факте хозяин глубин догадался. Щупальце быстро-быстро затрепетало внутри, касаясь самой глубокой точки едва ощутимыми, дразнящими прикосновениями, Цзинъянь, содрогаясь, выгнулся, пытаясь получить уже всё. Он не в силах был больше терпеть и хотел - о, он невозможно хотел!
- Ваше высочество? - вдруг раздался за дверями, ведущими в сад, чей-то голос, и Цзинъянь, холодея, опознал в его обладателе хозяина поместья. - Вы позволите войти? Это Ли Чжу и слуги, что принесли вам ужин.
- Я ж так никогда не расплачусь! - рывком выдирая себя из жаркого тумана, выдохнул Цзинъянь и выкрикнул куда громче. - П-подождите, я не одет!
Он вскинулся, приподнимаясь на локтях и намереваясь скинуть с себя морского духа - пока тому не пришло в голову убить людей, помешавших его утехам, но тут щупальце внутри толкнулось сильно и точно, в самый центр удовольствий. Перед глазами аж звезды вспыхнули, Цзинъянь всхлипнул, снова падая лицом в постель, сгреб в кулаки покрывало и...
- Не стоит заставлять твоих посетителей ждать, - вдруг усмехнулся хозяин вод. Его щупальца внезапно обхватили Цзинъяня за плечи, за руки, за пояс, быстро поднимая над постелью, поставили на пол, а потом вокруг внезапно метнулась блестящая ткань.
И если бы внутри не оставалось щупальца, если бы оно не двигалось, выскальзывая почти до конца и с силой вбиваясь внутрь снова, Цзинъянь бы точно понял, что затеял невыносимый дух. А так его брали, мощно и так хорошо, что разум туманился и плыл, точно подхваченный темной волной, и Цзинъянь опомнился, лишь когда услышал - не свое! - "заходите!". Щупальце внутри провернулось, медленно лаская Цзинъяня в глубине, он ошалело мотнул головой, и тут двери раздвинулись, являя хозяина усадьбы и трех слуг за его спиной.
В следующий миг Цзинъянь потрясенно понял, что стоит перед ними одетый в какое-то переливающееся вышивкой платье, щупальце, скрытое под подолом, так и осталось внутри, а сам владыка вод... Цзинъянь обернулся, но духа рядом не увидел. Где же он тогда?!
И тут он заметил позади себя прозрачную дымку, словно в комнату затекло облачко тумана из сада.
- Довольны ли ваше высочество оказанным приемом? - Ли Чжу низко поклонился и тут же подал знак слугам. Те немедленно занесли в комнату и поставили на ковре перед постелью два накрытых стола, разложили мягкие подушки и даже жаровню притащили, на которой тут же устроили чайник. Цзинъяню явственно послышался смех морского духа. - Вы позволите разделить с вами ужин? - продолжал господин Ли, выпрямляясь. - Боюсь, кроме как от вас, мне не узнать новостей из столицы... Как здоровье его величества, да благословят его небеса? А принца Ци, вашего брата?
Тут щупальце в заднице Цзинъяня резко крутанулось. Перед глазами мелькнули разноцветные пятна, голова закружилась, а ноги подозрительно ослабели.
- Давайте сядем, - шумно дыша, предложил Цзинъянь. - Так нам будет удобнее.
- Да-да, конечно, - обрадовался Ли Чжу.
Цзинъянь торопливо опустился на плоскую подушку. От поглаживаний щупальца внутри он едва не сходил ума, а приходилось держать плечи развернутыми, голову - высоко поднятой и еще следить, чтобы лицо не выражало ничего, кроме вежливого интереса.
- Так что его величество? Так жаль, что здешние земли бедны, и я не могу выразить императору своего почтения роскошным подарком, - затараторил наместник. Цзинъянь медленно кивнул, облизнув при этом губы, и снова вздрогнул, когда щупальце начало плавно скользить наружу и внутрь. Но морскому духу, похоже, эта сладкая пытка показалась слишком милосердной! Цзинъянь только и мог, что застыть без движения, когда под платье заползло еще одно щупальце - нет, два! - и, пропихнувшись между сведенных вместе бедер, обвились вокруг плоти, сдавливая ее кольцами.
Теперь не то, что сидеть, теперь и дышать стало сложно!
- Ммм? - только и выдавил из себя Цзинъянь, осознавая, что часть речей Ли Чжу он попросту пропустил мимо ушей.
- Представляете, ваше высочество? Даже жемчуга нет, - покивал тот и поднес ко рту кусок чего-то зеленого из своей тарелки. - Совершенно бесплодные горы! Рыбы толком не выловить, осьминогов приходится везти с побережья - и то присылают мелочь!
- Нуу... - с чувством выдохнул Цзинъянь, хватаясь за край стола для опоры, - я бы так не сказа-ал!
- Разве же это осьминоги? - Ли Чжу всплеснул руками и, к ужасу Цзинъяня, ткнул палочками в блюдо с дарами моря в винном соусе, где виднелись мелкие тушеные осьминоги размером не больше половины ладони. - Это же слезы! Да и таких немного.
Морской дух явственно усмехнулся за спиной, и несобранные волосы на затылке на мгновение стиснула горячая ладонь.
- Зато есть рис, и поверьте, этого… уже немало, - Цзинъянь сглотнул и прикрыл глаза, а потом, чтобы не вызывать вопросов, подхватил с блюда кусочек какого-то мяса. - Важно, чтобы… чтобы плотины вот... были в порядке.
Внутрь снова сильно толкнулось щупальце, ударяя в место, от которого по телу чуть ли не молнии побежали. Цзинъянь дернулся, едва не застонав, кусок мяса выскочил из палочек и упал обратно в соус. Цзинъянь немедленно сделал вид, что все так и планировалось.
- Его высочество первый принц тщательно следит за сохранностью дамб и плотин, - со значимостью в голосе поведал Ли Чжу и поднял руку с оттопыренным вверх указательным пальцем. - По его приказу казна выделяет достаточно средств на ремонт. Я самолично готовлю отчеты по расходованию денег и отправляю их точно в срок!
- Похва-а-льно! - выдохнул Цзинъянь, чувствуя, как в медные врата втискивается еще одно щупальце.
Ли Чжу продолжал говорить, и Цзинъянь мог только кивать в ответ на его речи. В голове все окончательно смешалось, тело точно горело в лихорадке: Цзинъяня била дрожь, и горячий туман вокруг сгущался все сильнее. Ему уже чудился шепот морского духа, бесстыдные слова, безумные поцелуи - и даже когда Цзинъянь глотнул горячего чая, разум не прояснился ни на каплю.
Бесконечные речи наместника лились потоком - что-то о плотинах, о дочери госпожи Чжан, убежавшем в сад кролике и ценах на репу. Цзинъянь уже не думал о том, как выглядит со стороны - опершись локтем на стол и подперев ладонью голову, он только задерживал дыхание в ответ на плавное и какое-то нежное движение щупалец между половинок персика. Не сдавливай живые кольца его яшмовые бубенцы, он бы точно излился, прямо посреди разговора с наместником Ли.
- ... пойду, ваше высочество почти спит, - вдруг пробилось к его затуманенному разуму. - Давно я не встречал столь интересного собеседника!
Цзинъянь поднял голову, с трудом фокусируя взгляд на Ли Чжу.
- Вы… очень прозорливы и заботливы, господин Ли, - едва ворочая непослушными губами, выговорил Цзинъянь. - Боюсь, я слишком устал сегодня.
Ли Чжу закивал и поднялся, и Цзинъянь с трудом встал следом.
- Надеюсь, вашему высочеству понравится постель, - уже прощаясь, заметил наместник, - я велел принести вам лучший матрас, который только нашелся в доме...
- Благодарю, - Цзинъянь поклонился, едва держась на ногах, а потом услышал шорох задвигаемых дверей и застонал, наконец. - Больше... не могу, - взмолился он, поднимая взгляд в бирюзовые глаза.
- Это у меня почти кончилось терпение! - выдохнул морской дух и сдернул руками и щупальцами платье с плеч Цзинъяня. А в следующий момент Цзинъяня почти швырнули на постель, и он охнул, падая спиной на мягкое, раскидывая руки в стороны. Цзинъянь только и смог, что шумно перевести дыхание, на миг отстраненно удивившись, что не чувствует хватки на плоти, да и внутри тоже... Он лежал, глядя на неотвратимо приближавшегося к постели хозяина глубин - а тот словно рос, становясь все выше с каждым шагом, уже не улыбаясь, а почти пожирая взглядом распятого на постели Цзинъяня.
Руки духа быстро развязывали пояса. Один, другой... Длинные атласные ленты разлетались в стороны, и в комнате, казалось, становилось все ярче, будто сами собой зажигались свечи в светильниках.
А затем дух вдруг остановился. Жарко улыбнувшись, распахнул на себе платья, сбрасывая их на пол, и Цзинъянь ахнул, увидев его во всей обнаженной мощи.
И красе.
До самых бедер владыка вод обладал телом тренированного бойца - мышцы играли и перекатывались под его светлой гладкой кожей, совершенство которой лишь подчеркивало отсутствие волоса на теле в тех местах, где он должен быть у человека. Крепкие же бедра словно перетекали в щупальца - и их точно было не восемь, а куда больше! Будто укутанные темным туманом, они шевелились, двигались - и впрямь почти клубились, едва ли не меняя цвет от темно-розового до почти телесного.
Цзинъянь всхлипнул, когда щупальца метнулись вперед, опутывая ему запястья и щиколотки, застонал, когда ноги потянуло вверх, сгибая в коленях и разводя их в стороны, и ахнул, выгибаясь, когда хозяин глубин навис над ним сверху.
- Пощады... Не проси, - хрипло выдохнул тот, и в растянутые долгими ласками медные врата толкнулся нефритовый стержень.
Сразу, одним движением, на всю глубину. Цзинъянь глухо вскрикнул и выгнулся навстречу. Его вернуло в раскаленное марево одним этим толчком, он повернул руки, ухватился за щупальца, словно те могли удержать его от потери сознания, и застонал в голос, обмирая от того, как заполняет его чужая плоть.
Дух навис над ним, припечатав плечи ладонями к матрасу, и неотрывно смотрел в лицо, а его нефритовый дракон бил в самую глубину тела Цзинъяня, сначала медленно, а потом постепенно ускоряясь.
С каждым из ударов по телу словно прокатывалась волна, забрасывавшая Цзинъяня все выше и выше. Отяжелевшие веки закрывались, и ему казалось, что он и тонет, и взлетает одновременно.
Пока были силы, он вскрикивал, потом едва слышно стонал, а дальше просто скулил, а под конец и вовсе немо открывал рот, пока владыка моря стискивал его под собой все крепче, подминая и оплетая щупальцами, пока Цзинъянь не сорвался в слепящую пропасть в первый раз.
А потом Цзинъянь едва осознавал, что его крутили по постели, снова ласкали и снова брали, вознося на седьмые небеса. Он что-то едва слышно просил, что-то очень важное, но только и запомнил хриплый, искаженный от страсти голос, что звучал в ушах даже тогда, когда Цзинъянь провалился в сон.
- Чжанъюй, мое невозможное высочество... Меня зовут Чжанъюй.
Имя. Теперь он знал имя.
~3~
В третий раз Цзинъянь почти готовился к встрече. Выходя на берег моря, по крайней мере, был твердо уверен, что готов к ней. Даже уже не смеялся над поворотом судьбы, как первые дни после шуточной просьбы сяо Шу. И ведь что стоило тогда сохранить ту подаренную второй раз жемчужину? Но нет же, Цзинъянь приказал продать ее, а деньги раздать отличившимся солдатам. А все потому, что не хотел лишний раз не вспоминать о Чжанъюе и его... сводящих с ума особенностях.
Правда, по возвращению в столицу Цзинъяня ждало еще одно удивительное открытие. Вскользь упомянув в разговоре с учителем Ли имя Чжанъюя, он неожиданно узнал, что имел несколько соитий не с простым духом, а с настоящим богом моря - пусть и не самым главным. Вскрывшийся факт потребовал длительного осмысления, и пару дней Цзинъянь был особенно задумчив, чем вызвал массу острот и насмешек от сяо Шу, осторожную заботу от матери и серьезный разговор от брата Ци на тему “не случилось ли чего-то плохого?”.
Не случилось. Цзинъянь просто велел слугам найти ближайшее святилище Чжанъюя, а потом лично принес туда богатые дары, зажег ароматические свечи и просил бога больше не гневаться. Ну а то, что потом он немного вздрагивал от любого шороха и все время оборачивался, ожидая увидеть за спиной прозрачное туманное облако, к делу не относилось.
Так что он успокоился. Чжанъюй получил все, что хотел, и, видимо, забыл о Цзинъяне, тревожа его лишь в изматывающих весенних снах. С последними Цзинъянь тоже боролся - даже попробовал найти себе старшего брата: проверенного, надежного человека, который не раскрыл бы его тайны. Но после первой же ночи понял, что весенние удовольствия с мужчиной его оставляют таким же равнодушным, как с женщинами. Нет, было приятно, жарко и хорошо, но голова оставалась ясной, а желание послушно подчинялось воле, так что Цзинъянь решил, что просто пережил временное помешательство, а заодно и юношескую горячность оставил позади.
Ну а когда сяо Шу в шутку попросил привезти ему жемчужину из Дунхая, он лишь засмеялся, весело и беззаботно, даже не сразу вспомнив о хозяине глубин.
Вот только даже в краю жемчуга найти столь большую редкость оказалось невозможно. Торговцы пожимали плечами и ссылались на купцов, купцы разводили руками и кивали на ловцов и ныряльщиков, а те просто твердили, что жемчуг пошел не тот, все добычливые места оскудели, а если бы нет, то они бы - да, и все в таком духе.
В общем, в какой-то момент идея попросить помощи у бога моря Чжанъюя перестала отдавать сумасшедшинкой. Просто узнать, где искать, и все - в этом, даже щепетильно рассмотрев вопрос за кувшином вина, Цзинъянь не увидел ничего предосудительного. Он же не вторую жемчужину просить будет!
Так что утром Цзинъянь надел доспехи - встречаться с Чжанъюем он предпочитал в полном облачении, с мечом, кинжалом и в плаще. Он бы еще и шлем взял, на всякий случай, но, трезво поразмыслив, все же оставил его в палатке.
Потом приказал охране остаться в лагере, а сам пошел туда, где шумел и бился о берег пенный прибой.
В конце концов, может, еще ничего не получится! Ведь боги же обычно хранили молчание в ответ на просьбы и зов людей, чем это Чжанъюй лучше других? Цзинъянь кивнул самому себе, решительнее расправил плечи и, увязая сапогами в песке, двинулся к воде.
Постоял немного, покрутил головой по сторонам, выискивая хоть малейшие признаки присутствия хозяина глубин, потом подобрал из воды ракушку с отколотым краем и бросил ее в волны подальше.
Ни-ко-го.
Может быть, он недостаточно далеко отошел от лагеря?
Берег здесь был совершенно песчаным, без единого камушка и ровным-ровным - он тянулся, казалось, бесконечно, докуда хватало глаз, и Цзинъянь двинулся по самому краю прибоя. Солнце играло на спинах волн, отражаясь множеством бликов, белоснежная пена выкатывалась к самым ногам, словно желая замочить сапоги и подолы одежд. Он всё шел и шел, в доспехах становилось жарковато, да и плащ, похоже, Цзинъянь тоже взял зря.
И вообще, чем дальше, тем он все сильнее чувствовал себя дураком.
Вот что ему нужно сделать, чтобы вызвать даже не морского духа - а бога не из последних? Кричать: "Чжанъюй, выходи, пожалуйста?"
- Нет, надо возвращаться, - сказал он сам себе, резко развернулся, поворачивая назад, и чуть не впечатался в широкую грудь, на которой плескались вышитые удивительными цветами рыбы. - Ай!

@темы: слэш, фик, Сяо Цзинъянь, Список Архива Ланъя-1

---

Тотализатор!

[Ланъя-Челлендж]

В комментариях к этому посту предлагаем читателям и зрителям поугадывать авторов!
Победителю - моральное удовлетворение

Список участников:
Ежик-сан, AniSkywalker, Серпента, Darita, Duches, Подмастерье из Архива, Оруга, *Bacca*, AnchorPoint, Кицуне, Чеди, orange_tree, smokeymoon, Aerdin & МИ-2, сумеречная кошка на тонких ветвях, товарищ Ван, который Не Минцзюэ, Capt. Jack Harkness, кот Мурр

Работы на данный момент:
1. Главная женская роль (арт)
2. Лучший друг (текст)
3. И никто не уйдёт обиженным (текст)
4. Заметки из сада Отдохновения (текст; перевод)
5. Пламя (текст)
6. Чайка (текст)
7. Цикл драбблов "Надежды" (текст)
8. Охота на лиса (арт)
9. Лампа и лучина (текст)
10. Заветное желание (текст)
11. Игра сожалений (текст)
12. "Слива" и "Не жалею" (коллажи)
13. Чайная пара (текст)
14. Пять причин, по которым Юйцзинь боится офицера Ся Дун, и одна, по которой он перестал ее бояться (текст)
15. Вторая свадьба (текст)
16. Нескромные мечты (арт)
17. Из собственных теней (текст)
18. Лечение мандаринами (комикс; перевод)
19. Главный подозреваемый (текст)

запись создана: 13.12.2019 в 07:34

@темы: мотивационное, оргпост

---

Подарок для Aerdin и МИ-2

[Ланъя-Челлендж]

Подарок для  Aerdin и  МИ-2

Номер исполняемой заявки: #14
Название: Главный подозреваемый
Автор: Серпента
Формат работы: текст
Пейринг/Персонажи: Линь Чэнь/Мэй Чансу, Сяо Цзинъянь, Янь Юйцзинь, союз Цзянцзо
Жанр: модерн-АУ
Категория: слэш
Рейтинг: G
Краткое содержание: Произошло убийство. Мэй Чансу - главный подозреваемый.

— Доктор Линь. Господин Сяо требует пустить его к господину Су.

В мерном гудении ламп и писке приборов шуршала бумага. Доктор Линь склонился над столом и так и застыл, неподвижный.

— Доктор Линь. Сестра Гун пыталась уговорить его, но господин Сяо (Цзинхуань) не уходит.

— Пусть требуют.

Доктор Линь не сдвинулся, и Ли Ган на мгновение даже засомневался, не послышалось ли ему.

— Старого Сяо Сюаня нашли мёртвым, — Ли Ган замолчал и подождал реакции. Доктор Линь не перестал даже на миг заполнять свои бумаги.

— Что мне им сказать? — попробовал он ещё раз.

— Что хотите. Что Чансу в коме. Что в больнице карантин. Вколите им заряд снотворного. Мне всё равно.

— Доктор Линь!.. — взмолился Ли Ган, но тот стремительно взвился с места и исчез за дверью отгороженного наполовину прозрачной стеной бокса. За стеной лежал бессловесный и окутанный проводами господин Су, он же глава Мэй.

В прозрачное окно было видно, как доктор Линь склонился сначала над приборами, потом над главой, прощупал ему руку, оттянул веко — и принялся переставлять капельницу.

Ли Ган вздохнул, вытащил из кармана халата телефон и набрал молодого Яня.

***

Янь Юйцзинь, младший партнёр адвокатской конторы «Янь, Янь и Ся», название которой осталось ещё с далёких времён, когда делами заправляла его тётка, а Ся Цзяна ещё не сманили в прокуратуру, прибыл через пять минут — и одновременно с Сяо Цзинсюанем. Увидев друг друга, оба заторопились, но Юйцзинь ловко обошёл старшего Сяо на повороте и проскользнул в лифт первым. Он почти успел отдышаться за несколько секунд, пока лифт ехал до верхнего этажа, но у самой двери отделения мерил шагами коридор Сяо Цзинхуань, очередной сын покойного дядюшки Сяо. Дядюшка Сяо, конечно, на широкую ногу жил; нагулял семерых детей — и жди теперь, пока все соберутся, в мыслях посетовал Юйцзинь и, нацепив широкую улыбку, резвым шагом направился прямо наперерез Цзинхуаню в отделение.

Тот перегородил ему дорогу.

— Юйцзинь. Я надеюсь, ты уже знаешь, что произошло. Мне совершенно необходимо поговорить с господином Су.

— Э, кузен Цзинхуань, — почтительно отозвался Юйцзинь, — я только пришёл и ещё даже не выяснил, как там мой клиент. Твоя матушка мне бы за такое нарушение распорядка голову бы оторвала и вышвырнула из конторы. Извини, но профессиональная репутация штука хрупкая, потом не отмажешься.

— Стой! Янь Юйцзинь! — со стороны лестницы с грохотом и топотом нёсся кузен Цзинсюань, а следом за ним два верных телохранителя. — Я должен увидеть этого мерзавца немедленно! Проведи меня к Су Чжэ!

— В очередь, старший брат, — процедил кузен Цзинхуань.

— Ты! — взвизгнул кузен Цзинсюань. — Ещё смеешь мне указывать, сопляк!.. Твой драгоценный советник совершил самое отвратительное из преступлений! Эта гадина убила нашего отца, ты ещё его защищаешь?!

— Защищаю?! — взревел Цзинхуань, наступая на Цзинсюаня, и тот как-то даже отпрянул. — Су Чжэ замёл мне в глаза пыли! Обманул и унизил меня! Я имею права первым посмотреть в его бесстыжие глаза!

Юйцзинь потихоньку отступал, боком пробираясь ближе к двери.

— Янь Юйцзинь! — Его манёвр поймал мстительный кузен Цзинсюань. — Немедленно проведи меня к этому Су! Я сломаю ему шею голыми руками!

— Кузен, — миролюбиво воззвал Юйцзинь, — это больница. Ты ведь знаешь, что не стоит лезть под руку хирургам…

— Плевать! — Цзинсюань со всей решимостью бросился по коридору вперёд, пытаясь оттолкнуть медсестру Гун. — Пустите меня немедленно! Это приказ!

— Вы в больнице, а не в армии! — крикнула Гун Юй, наступая ему на ногу и с усилием надавливая каблуком. Юйцзинь даже поморщился. Цзинсюань завопил, но отступил, тыча в неё пальцем:

— В-вы!.. Об этом узнает от… матушка!

— И госпожа Юэ, разумеется, получит официальные извинения! — заверил его Юйцзинь, уводя глядящую коршуном Гун Юй к двери. — Прошу вас, господа, подождите — и мы разрешим это недоразумение миром, ладно?

Он захлопнул дверь прямо перед возмущёнными лицами Цзинхуаня и Цзинсюаня и выдохнул.

— Как там брат Су? — спросил Юйцзинь у всё ещё пылающей негодованием Гун Юй.

— Третий день без сознания, — ответила она. — Но доктор Линь с ним и говорит, что не позднее завтрашнего вечера глава должен очнуться.

— Прекрасная новость! — Юйцзинь воспрял, воодушевлённый. — А если брат Су ещё и до конца недели будет слаб и неспособен к долгим переговорам, мы с отцом как раз успеем разобраться с обвинениями и подать иски за клевету. Осталось только предупредить доктора Линя. Он занят?

— Господин Янь! — Ли Ган едва на колени не бросился от облегчения. — Наконец-то! Они требуют выдачи главы!..

— Спокойствие, — сказал Юйцзинь, подбавляя в голос уверенности, — никто и никуда его не вытребует. Наша фирма не позволит нанести такой удар по репутации. — Где доктор Линь?

— В палате, — отрапортовал Ли Ган — хоть вот уже много лет он занимал должность ассистента при брате Су, военные привычки из него так и не выветрились. — И не покидал её иначе как на пять минут раздать персоналу указания вот уже три дня, с того самого момента, как главе стало плохо во время осмотра.

— Понятно, — протянул Юйцзинь. Они как раз дошли до палаты, и он дернул ручку двери на себя. И тут же, в проёме, столкнулся с Линь Чэнем. Тот секунду изучал его молча, потом заложил ладони в рукава врачебного халата и задрал бровь.

— Сяо Сюань, покойный ныне правитель всея Великой Лян, был нынче утром найден заколотым в собственной постели, — поведал Юйцзинь. — Окна-двери нараспашку, в ночи во дворце кто-то устроил поджог, стоял страшный переполох. В паре кварталов нашли брошенный армейский джип.

— И? — Каждый мускул лица доктор Линя выражал крайний скепсис.

— И брошенная машина оказалось пропавшей два месяца назад… — Юйцзинь выдержал краткую — тут главное было не переборщить — паузу, — в стычке школы Тяньцюань и союза Цзянцзо.

— Это не доказательство, а спекуляции! — возмутился Ли Ган. — Глава третий день в беспамятстве! Как у этих гадов ни стыда, ни совести нет!..

— А теперь — самое интересное. Орудие преступления! — Юйцзинь воздел указательный палец к небу. — Старый армейский кинжал с гравировкой «Чиянь».

— И его оставили прямо там? Действительно — почерк Чансу. — Доктор Линь фыркнул. — Я надеюсь, на нём хотя бы нет отпечатков?

— Лаборатория ещё не закончила анализы, — Юйцзинь развёл руками, — придётся ждать.

— Что же они тогда все здесь делают? — ощерилась Гун Юй. Доктор Линь развернулся в дверях:

— Подозревают, разумеется. Если начнут орать — выставите на улицу.

***

Цзинъянь был почти уверен, что застанет в больнице своих старших братьев. Они, как и следовало ожидать,, спорили с прорывающейся хрипотцой с ассистентом Мэй Чансу, Ли Ганом, и вовсю наседали на изворачивающегося Юйцзиня. Увидев Цзинъяня и Ся Дун, Юйцзинь резко встряхнулся и громко позвал:

— Сестра Дун! Я так надеялся, что ты придёшь!

— Мелкий поганец, — беззлобно выбранила его Сян Дун, цепко выхватывая за плечо. — К делу: нам нужен твой клиент.

— К сожалению, это совершенно невозможно, сестра Дун. Он в коме.

— Как удачно, — вставил Цзинсюань. Цзинъянь ступил вперёд:

— Нам нужно допросить его в связи с убийством. Это не терпит отлагательств. Когда он очнётся?

— Не раньше, чем через два дня, но может и до конца недели так пролежать, — Юйцзинь пожал плечами. — Если хотите, доктор Линь вам сам объяснит, я не специалист.

— Действительно. — Ся Дун нашла взглядом Ли Гана и ткнула в него пальцем:

— Позовите нам доктора Линя!

— К слову, а что ты здесь делаешь, младший брат? — поинтересовался Цзинхуань вкрадчиво. — Неужели тебя допустили до такого серьёзного дела?

Цзинъянь досчитал до трёх и развернулся к нему.

— Я отвечаю за управление внутренних дел столичного региона. Так что, старший брат, это моя юрисдикция. Временный Комитет дал приказ, и вот я здесь.

— Комитет! — Цзинхуань, казалось, сейчас задышит огнём. — А самого Мэй Чансу они не хотят поставить во главе расследования?!

— Если ты намекаешь на мою пристрастность, то комитет обязал меня работать с управлением Сюаньцзин совместно. Им, я надеюсь, ты доверяешь больше, — отчеканил Цзинъянь и развернулся как раз к появившемуся из дверей доктору Линю. — Доктор. Нам необходимо поговорить с вашим пациентом как можно скорее.

— Приходите через неделю. И это будет слишком рано, но, так и быть, я подумаю над тем, чтобы разрешить беседу.

— Доктор Линь, — вмешалась Ся Дун, — речь идёт об убийстве главы государства. Это не терпит отлагательств. И господин Су — главный подозреваемый.

Доктор Линь медленно перевёл взгляд на неё.

— Вам следует ещё раз проверить свои данные. В каком суде вы собираетесь доказывать причастность коматозного больного к убийству, офицер Дун?

— Вы!.. Наглец!.. Вы с ним в заговоре! Докажите, что он был в коме, когда всё произошло! — крикнул через плечо Ся Дун Цзинсюань. Доктор Линь не удостоил его взглядом, продолжая смотреть на Ся Дун.

— Вы сомневаетесь в квалификации докторов «Ланъя»? Клиники, которая занималась высочайшими поручениями и самыми деликатными заданиями государственной важности? — он посмотрел на Цзинъяня

Тут спорить было сложно; матушка Цзинъяня сама когда-то начинала работать в «Ланъе», и едва ли к их профессионализму могли быть какие-нибудь претензии.

— Нам понадобятся доказательства для Комитета, — сказал он. Доктор Линь наклонил голову:

— Сестра Гун предоставит вам записи. Что-то ещё, офицер Ся, генерал Сяо?

Ся Дун коротко обернулась на него. Цзинъянь встретился взглядом с доктором Линем.

— Если мы не можем поговорить с господином Су, — сказал он, — я хотел бы поговорить с вами, доктор.

***

Линь Чэнь, хирург высшей категории, и.о. директора клиники «Ланъя» (тридцать семь лет, холост, завсегдатай бара «Голубятня», согласно досье — любитель прекрасных дам и хорошего виски), сидел напротив Цзинъяня и ждал, подперев голову ладонью.

— Итак, вы — лечащий врач Су Чжэ — Мэй Чансу. — Цзинъянь поставил перед гостем кружку с чаем.

— Больше двенадцати лет, — подтвердил Линь Чэнь. — Вам нужна его история болезни?

— Скорее — ваше мнение, — отозвался Цзинъянь. — О Мэй Чансу.

— Способен ли он на убийство? — Линь Чэнь усмехнулся. — Да. Зачем вы задаёте такие глупые вопросы, генерал Сяо? Способен ли он на такое наглое убийство? Разумеется, да. Но — быть способным на что-то в теории и совершить нечто на практике — разные вещи. Чансу не смог бы даже пальцем пошевелить ещё за два дня до убийства. А важные события в жизни он, знаете ли, предпочитает контролировать лично. Так что, боюсь, вы обознались.

В его словах было зерно истины, и Цзинъянь ощутил странное облегчение.

— Но многие улики указывают на союз Цзянцзо. И — на сторонника армии Чиянь. Подозревать Мэй Чансу…

— Естественно, — подхватил тот. — Но подозрения потому и подозрения, что ничего не доказывают.

Цзинъянь повертел в руке полупустую кружку.

— Вы его защищаете.

— «Ланъя» не бросает своих пациентов, как вы знаете. А в тюрьме Чансу быстро скопытится. Это факт.

— И всё-таки, вы его друг?

Линь Чэнь улыбнулся снисходительно. отпил из чашки. Поморщился.

— Как думаете, генерал Сяо, могут ли у такого человека, как Мэй Чансу, быть друзья?

Цзинъянь пусто усмехнулся в ответ.

— А вы, — спросил он напоследок, — доктор Линь, чем были заняты вчера ночью?

— Следил за здоровьем Чансу, генерал, — отозвался тот. — У меня не слишком разнообразная жизнь.

***

— Я хочу, чтобы моим лечащим врачом был твой отец.

Линь Чэнь не ответил, продолжив снимать показания. Чансу ждал.

— Ты ждёшь, что я начну спрашивать, почему? — наконец произнёс Линь Чэнь. — Хорошо. Раз тебе так хочется объяснить, почему, валяй.

— Потому что отношения врача и пациента не должны влиять на принятие врачом решений.

— Неужели, — пробормотал Линь Чэнь. — Думаешь, отец назначит тебе какое-то другое лечение? Какая наивность.

— Он, по крайней мере, обойдётся без убийств.

— Ты сам планировал его убить. Какая разница?

— И ты воспользовался моим планом — и моей подготовкой. Чтобы совершить ненужное тебе убийство.

— Убийство — побочный эффект. Меня интересует твоё здоровье, и только. Попадание в тюрьму не пошло бы ему на пользу.

Линь Чэнь всё ещё ни разу не встретился с ним взглядом. Чансу перехватил его руку.

— Отношения врача и пациента не должны влиять на принятие решений, — повторил он. — Это нарушение врачебной этики. Я хочу, чтобы ты передал моё лечение отцу.

— И, конечно, это не будет подозрительно, если это произойдёт сразу же после расследования трагической гибели Сяо Сюаня. Извини, Чансу, но даже ты на такое не пойдёшь.

Чансу закрыл глаза, чувствуя, как топнет в подушке.

— Позже, — сдался он. — Потом.

Если это «потом» будет, не договорил он.

— Когда выздоровеешь — сколько угодно, — отозвался насмешливый голос Линь Чэня. — Хотя мне некоторым образом льстит мысль, что в отличие от убийства секс с лечащим врачом ты за нарушение этики не считаешь.

@темы: слэш, фик, Линь Чэнь, Мэй Чансу, Список Архива Ланъя-1

---

Подарок для smokeymoon

[Ланъя-Челлендж]

Подарок для  smokeymoon

Номер исполняемой заявки: 13
Название: Лечение мандаринами
Переводчик: Ежик-сан
Ссылка на оригинал: tragictime.lofter.com/post/301e4a_9cded71
Формат работы: перевод комикса
Пейринг/Персонажи: Сяо Цзинъянь/Мэй Чансу
Жанр: флафф
Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Примечания/предупреждеия: название дал переводчик, а у него с названиями не очень

@темы: слэш, стрип, Сяо Цзинъянь, Мэй Чансу, Список Архива Ланъя-1

---

Подарок для *Bacca*

[Ланъя-Челлендж]

Подарок для  *Bacca*

Номер исполняемой заявки: 8
Название: Из собственных теней
Автор: orange_tree
Формат работы: текст (7.5к слов)
Пейринг/Персонажи: Сяо Цзинъянь, Су Чжэ (Линь Шу)
Жанр: драма, АУ
Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Цзинъянь задает вопрос и получает ответ
Примечания/предупреждения: Писалось в попытке исполнить 8.1, но целиком не вышло, за что автор приносит извинения.
Вдобавок у автора очень сомнительные познания в географии, поэтому названия всех локаций и расстояния между ними взяты рандомно и/или придуманы.

Цзинъянь возвращается в столицу с неспокойным сердцем. На душе — тяжесть, и он гонит лошадь во весь опор. Лошадь, седло, он сам от нижних одежд до волос — все пропахло едким конским потом, бедра сводит от долгой езды, поясница немеет, но до Цзиньлина они несутся почти без остановок, только дважды пережидают ливень на постоялом дворе, земля после — вязкая, топкая, не помчишь так быстро. Цзинъянь не может уснуть: беспокойство клубится вокруг него беспросветным дымом — сколько не пытайся рассеять — не развеешь.

Цзинъянь перебирает в уме, что же могло случится, отчего на душе тревога? Матушка, первое, о чем думает он, матушка. Захворала этой дождливой, сырой зимой?

Когда Цзинъянь въезжает в столицу, он почти видит страх: не в лицах людей, а в их склоненных головах, не людском гуле, а в молчании, и понимает: не матушка. Не великая вдовствующая императрица, не болезнь, не смерть от болезни. Тогда была бы скорбь, а не страх. Цзинъянь сжимает поводья крепче, стискивает зубы. Он делает круг по городу, проезжая мимо дома Линь, чтобы успокоить сжавшееся в недобром предчувствии сердце, чтобы вдохнуть спокойно. Двери поместья закрыты, опечатаны, изнутри — там, где всегда звенела жизнь — ни звука. Тишина. В голове — колокольный звон.

Цзинъянь сворачивает, лошадь под ним ступает ровно, мерно, он отстраненно удивляется, как он сам еще держится в седле — он несся сюда, не зная покоя и устали, но теперь все тело налито тяжестью. Сначала он едет в свое поместье, чтобы переменить одежды: все в пыли, грязи, влажное покрылось ломким, ломким инеем и застыло. Цзинъянь снимает доспех, там новая вмятина на спине, под левой лопаткой, на левом же предплечье — недавний, еще не до конца затянувшийся шрам от чужого меча. Скоро, скоро добавится еще одна рана, еще один шрам. Новый. Цзинъянь не уверен, что сможет перенести столько боли.

По поместью стелется тишина. Слуги наполняют бадью теплой водой — молча, не поднимая глаз, вжимая головы в плечи, будто в чем-то провинились. Цзинъянь тоже молчит. Смывает с себя пыль дорог, пыл битв, но водой нельзя смыть ни притаившийся в груди ледяной ком, ни отчаяние, подступающее к горлу уже сейчас. Он привык смотреть в лицо опасности, он не страшится ничьего гнева, его не пугает ни враг, превосходящий количеством, ни соперник, превосходящий силой, но сейчас, сейчас он боится ехать во дворец. Он узнает то, чего не хочет знать.

Голос отца-императора сух, взгляд — строг, слова — камни, одно за одним опускающиеся на дно пруда. Евнух Гао бесцеремонно смотрит на Цзинъяня, не отрываясь, словно хочет что-то сказать или предостеречь одними глазами — Цзинъянь смотрит на него в ответ мгновение, второе, отворачивается и сразу же забывает, что нужно быть осторожным, что нужно отмерять слова, укрощать свой горячий нрав, выказывать почтение. Когда он слышит то, что слышит, когда осознает то, что сказано — предательство, бунт, мятеж, мятежники — то испытывает не неверие. То, что печатью оттиснуто в его сердце, то, что заполняет его до краев, как полноводная, разлившаяся по весне река — слишком узкое русло, больше, чем неверие. Отрицание — абсолютное, полное и безусловное, в котором нет места ни сомнению, ни колебанию.

— Нет, — говорит он, не дослушав отца. — Нет. Это ложь, это наветы, это чужие злые происки. Принц Ци, семья Линь никогда бы…

Его обрывает хлопок — отец ударяет ладонью о стол, его глаза наливаются гневом, и Цзинъянь впитывает этот гнев, и гнев заменяет ему отчаяние, безвольный липкий страх, который уже тронул его своею лапой, разгоняет укрывшую его своим крылом осоловелость.

Евнухи падают ниц, Цзинъянь тоже должен упасть на колени, упереться лбом в пол — хоть как-то ценить свою жизнь, — но кажется, если он отступит сейчас, если смолчит, то погибнет. Перестанет быть.

Их голоса наполняют залу, евнухи сжимаются, стараясь стать незаметнее и спрятаться от двойной драконьей ярости, Цзинъяня несет бурный, сметающий все на своем пути поток, он готов биться до последней капли крови, поклясться своей душой и сердцем, он схлестывается с отцом впервые в жизни, хотя отчетливо понимает — с каждым словом он дальше от цели, а отец глубже уверяется в своих сомнениях. К гневу снова примешивается отчаяние. Это спор без конца и края, где один не слышит и не хочет слышать другого.

Цзинъяня выводит из зала стража, и все, на что ему хватает разумности — не сопротивляться, хотя рука сама тянется к мечу — слава всем небесам, что меча нет — и поклониться в конце.

Ночь длится и длится, и это не ночь, а самый худший кошмар, самый ужасный сон, от которого не проснуться.

Принц Ци, думает Цзинъянь. Сяо Шу, сяо Шу, сяо Шу.

Когда с утра прибывает с приказом евнух — Сяо Цзинъянь непочтительный, дерзкий, перечащий сын, — и его запирают в резиденции на месяцы, Цзинъянь не находит в себе сил даже для внутреннего возражения. Все силы вылакала тяжелая, бесконечная ночь, смяли мрачные, черные мысли, изъела непроглядная безысходность. Сколько ни спорь — время не повернуть вспять, чужих жизней не воротить обратно.

По поместью также стелется тишина, и Цзинъянь тоже укрывается ею. День идет один за другим, раз за разом Цзинъянь себе повторяет: мертв. Мертвы. Все, на что его хватает. Вопросы придут позже.

За закрытые двери проникает весть от матушки — сложенная в восемь раз записка размером с ладонь, — и вовсе не весть, а мольбы и просьбы молчать, не лезть, выжить.
Избегание столкновения с большими силами свидетельствует не о трусости, а о мудрости, ибо принесение себя в жертву никогда и нигде не является преимуществом, пишет она. Так говорил учитель Ли, сяо Шу с ним спорил до хрипа, Цзинъянь молча кивал, учитель неодобрительно качал головой — следует ли сам учитель сейчас этой мудрости?

Цзинъянь впервые не скучает по матушке: обычно эта тоска неизбывна и всегда рядом, обычно он с трудом выжидает от встречи до встречи. Сейчас встретиться с ней — не утешить боль, не разделить горечь, а только преумножить страдание. Матушка сама нуждается в утешении, которого Цзинъянь ни ей, ни себе не сможет дать.

Сяо Шу. Мертв, повторяет себе Цзинъянь. Мертвы.

Когда он выходит из заточения своей резиденции, от его сердца мало что остается — оно усыхает до размеров монеты и покрывается пеплом.

На отца Цзинъянь не поднимает взгляд, отвечает тускло, говорит мало. Все внутри — выжжено холодом. Во взгляде отца не довольство его повиновением, не гнев, не ярость, Цзинъяню кажется, это печаль, но разве может он сказать теперь, что хоть что-то понимает в людях? Раньше бы он сказал: отец никогда не поверит наветам на наследного принца и семью Линь, эти узы не разбить, не разрушить. Что сказать сейчас, Цзинъянь не знает.

Его отправляют прочь из столицы: велят взять отряд из пяти десятков и посылают проверять северные заставы, которые Цзинъянь уже объезжал два года назад. Это как записка от матушки, только не мольбы, не просьбы, а приказ: молчи, не лезь, выживи. Держись подальше, пока не истает, не развеется.

Да разве это когда-нибудь произойдет?

Перед отъездом Цзинъяню щедро разрешено преклонить колени перед дворцом Чжило: они с матушкой видят друг друга, смотрят, хотя Цзинъянь отчаянно хочет отвести взгляд, молчат. Лицо матушки отмечено печалью, его — изъедено горем. Им нечего сказать друг другу, каждый знает, что у другого на душе.

Город Цзинъянь покидает с облегчением, объезжает по дуге усадьбу Линь — снова этой тишины там, где полнился звук, он не вынесет, и когда Цзинъяня от Цзиньлина отделяет день пути, он наказывает отряду ехать к заставам, а сам поворачивается в другую сторону и едет дальше один. К Мэйлин.

Лошадь снова несет во весь опор, бедра снова сводит, дожди льют один за другим — все еще летние, но еще прохладные, и Цзинъянь почти не покидает седла, только меняет одежды на простые, убирает доспехи, скрывает тряпицей меч. Он торопится, спешит, словно есть еще куда успеть, кого выручить, что спасти. Он не знает, что хочет найти, что хочет увидеть — нечего спасать, нечего видеть, надо было раньше, если бы ты тогда был в столице, раздается внутри шепот, — но не может остановиться. Месяца взаперти выливаются в это — в яростное желание узреть самому, увериться — в чем, Цзинъянь не знает. Все кругом — искусная ширма, и города, и деревни, и редкие люди, что дают ему кров и еду, и костер, что трещит в предрассветные часы, когда Цзинъянь позволяет себе стражу-две чутко подремать, и неласковый ветер в лицо, и бескрайние, поля по левую и правую руку. Цзинъянь видит впереди лишь пики Мэйлин.

Лес в предгорье тих, светел; шелестит листва. То ли природа уже успела замести следы, то ли сюда и правда не докатился бой — не разобрать. Только то тут, то там — поваленные деревья, примятые кусты, одинокий разлапистый тутовник вырван почти с корнем, будто лютовал медведь. Цзинъянь накидывает плащ и едет дальше, выше.

Он не знает, кажется ему или нет, но пахнет гнилой плотью. Пахнет смертью, костром — здесь, в этих холодных безлюдных землях, где некому развести огня? Цзинъянь проводит на Мэлин три бессонных дня, почти таких же ужасных, как первая бессонная ночь в столице, чтобы понять — здесь нет того, что он искал, и чтобы понять — то, что он искал — это жизнь. Здесь есть все, что угодно, кроме жизни.

Он спускается вниз и объезжает все ближайшие деревни на сто ли. Их всего три, и все три — почти заброшены, забыты, разрушены. Везде — полусухой колодец, земля, поросшая сорняком, покосившиеся пустые дома, доживающие свое одинокие полуголодные семьи.

Везде его встречают настороженным, напуганным взглядом, пусть он и не достает меч. Цзинъянь расспрашивает, не было ли здесь незнакомцев, может быть, кто-то поселился в дырявой лачуге на окраине? Может быть, кто-то просил укрытия? Может быть, кто-то молил о помощи? Испуг в глазах сменяется ужасом, и Цзинъянь понимает, что не он первый задает вопросы, не он первый объезжает деревни, не он первый ищет тех, кто мог бы спастись. До него здесь были, и Цзинъянь понимает кто, и Цзинъянь понимает, что от них нельзя было спастись. Деревенские лепечут про неведомую тварь, покрытую белой шерстью, что выла и металась в лесу половину весны, сожрала единственную на всю округу курицу, а потом пропала. Больше они ничего не видели — клянутся, и утыкаются лбом в пол.

Цзинъянь прикрывает глаза. Под зажмуренными веками — та же тьма, что и снаружи. Он поворачивает лошадь на север, подгоняет ее. От желания обернуться, бросить на пики Мэйлин последний взгляд сводит плечи, но он не оборачивается. Больше ему здесь делать нечего.

***
После Цзинъянь окончательно впадает в немилость у отца тем, что задает вопросы и желает получить ответы — как ни старайся, не удержать, не запереть внутри. Тех, кто мог бы ответить, при дворе уже нет: мертвы, живы, но сосланы, живы, но высланы, живы, но под страхом смерти молчат. Все, что Цзинъяню остается — пересуды, сплетни, что передаются из уст в уста, где — Цзинъянь уверен — нет ни слова правды.

Цзинъянь верит брату, другу и своему сердцу; годы идут один за одним, Цзинъянь застывает в неведении и горе, не замечая течения времени. Он возвращается в столицу реже, не желая вступать в обитель смуты и раздора. Первый год после Мэйлин — тишина, беззвучие, все передвигаются неслышно, переговариваются шепотом, не смеют поднять голов, опасаясь внезапного гнева. Император темен и грозен, особенно — когда из жизни уходят те, кому он даровал жизнь; дворец накрывает туча.

Но дальше начинается то, чему суждено случится: новая борьба, новый передел, новое состязание.

На заре эры Чэнпин матушка не может сдержать слез, когда Цзинъянь возвращается в столицу после длительного переброса войск в Циньнань. Все в Цзинъяне отзывается на ее слезы — он уже не дитя, но каждый раз с трудом переносит долгую разлуку, и каждый день своих путешествий изводится от смутной тревоги. Он не знает точно, но догадывается, что матушке в тягость и жизнь во дворце, и интерес императора, который обернулся ей заточением.

Матушка приникает к его плечу и исступленно — Цзинъянь никогда не видел ее в таком волнении — шепчет ему на ухо:

— Дитя мое, в тебе столько воли и великодушия. Помыслы твои чисты, душа полна сострадания, а разум стремится к справедливости. Дитя мое, ты верен себе и всегда печешься о своем ближнем.

Шепот ее подобен дурману, и у Цзинъяня кружится голова. Радость воссоединения меркнет в один миг; Цзинъянь опускается на колени, не в силах стоять прямо, и матушка послушно оседает рядом с ним. Она с надеждой заглядывает ему в лицо. Голос ее мягок, а влажный взор горит решимостью, но на самом дне таится сомнение — будто она сама не верит, что смеет вести такие речи.

Служанки тихо переговариваются за ширмой, до Цзинъяня доносится звон посуды, плеск воды. Мимо шелестит одеянием дева в красном, ставит на стол поднос со сладостями и чайником и так же молча удаляется, вновь оставляя их с матушкой вдвоем.

— Цзинъянь, сердце мое, кто если не ты…

Цзинъянь взглядом заставляет ее замолчать. Впервые в жизни он желает оказаться подальше от дворца Чжило и от матушки, и на мгновение он не чувствует ничего, кроме тошноты — горький ком встает у горла и не дает вымолвить не слова.

Никогда… Никогда Цзинъянь не ступит в эти мутные воды и не вмешается в черные дела. Он будет держаться в стороне столько, сколько возможно. Будет делать то, что должно, и пусть будет то, что будет. Если он умрет, необласканный отцовой милостью и не отмеченный высоким титулом, но до конца преданный себе и своему мечу, ему нечего будет стыдиться.

Матушка понимает его без слов и отводит глаза. Она смотрит вниз, на натертый до блеска пол, по которому растекается ее парчовое одеяние, и Цзинъяню остается только гадать, о чем она думает. Разочарована или наоборот испытывает облегчение?

— Прости меня, Цзинъянь, — она глубоко вздыхает, и в голосе ее дрожит с трудом подавленное рыдание. — Я совсем обезумела от горя и не смогла промолчать.

В ее мягком профиле, прикрытых дрожащих веках столько невысказанного терзания, что Цзинъянь сразу же жалеет о своей резкости. Он вспоминает, что не один тоскует по ушедшим и печалится о настоящем.

— Сердце мое обливается кровью, когда я думаю о том, как много ты можешь сделать и как мало тебе позволено, — продолжает матушка и несмело поднимает на него взгляд, в котором уже ничего нельзя различить: ни слез, ни горечи, ни ласки, в голосе тоже теперь ни следа давнишних переживаний. Она обуздывает свои переживания в один миг, и в ней словно не остается ничего живого.

— Прости меня, Цзинъянь — повторяет она. — Из года в год жизнь учит меня смирению, а я все никак не могу усвоить урок. Не таи обиды и поверь мне, я больше не потревожу тебя подобными речами.

И правда, ход времени неумолим, один день перетекает в другой, событие следует за событием, матушка молчит. Подлинного смирения в ней все также мало — иногда ее взгляд блестит сталью, но уста остаются сомкнуты, а слова не произнесены. Цзинъянь одновременно и благодарен, и в смятении — то, что уже было сказано, все равно лежит между ними молчаливым мягким укором.

Ты так много можешь сделать, но тебе так мало позволено.

Матушка не сказала ни слова лжи. Нет ничего, что Цзинъянь ценил бы больше правды и справедливости — разве не это главное для человека, облеченного властью? Но что проку в добродетелях Цзинъяня — наоборот, ведомый ими, он оказывается в одиночестве, в немилости, в смятении. Отец-император холоден к нему, вслед за ним к Цзинъяню холоден весь двор, и будто никто уже не помнит, что до Мэйлин Цзинъянь купался в отцовой ласке и расположении, как карп в прудовых водах, что тоже был любим — как раз за прямоту речей и открытость души. Достоинства обернулись пороками; даже если бы Цзинъянь и желал дотянуться до трона, теперь не найдется во всем Цзиньлине ни министра, ни сановника, ни захудалого евнуха — никого, кто поддержал бы его. И тысячи тех, кто готов чинить препятствия.

Но семя, что посеяла матушка, мерно всходит.

Если бы… Теперь Цзинъянь не может не думать: что, если? И может, если он поднимется выше, то узнает то, что хочет знать?

Мучение — не у кого испросить совета, некому задать вопрос.

На обратном пути из Северной Янь, куда Цзинъянь с небольшим отрядом сопровождает посла на излете лета, они останавливаются на ночлег у окраин Ланьчжоу. Цзинъянь сам расседлывает свою лошадь, расчесывает ей гриву, меняет застоялую воду в ведре. После садится рядом в душистый стог сена.

Ланьчжоу большой город, и дороги от него расходятся во все стороны света: дальше на юг — Цзиньлин, на восток — в Цинчжоу, на запад — широкая, но извилистая тропа сначала через лиственный лес, затем вверх, в холмы — в деревню Хуаси. Что у Архива Ланъя. У всезнающего Архива Ланъя, где задают вопросы и получают ответы. Говорят, там есть мудрец, который может видеть и будущее, и прошлое, может разрешить любую задачу. Твое дело одно — плати.

Цзинъянь уезжает, едва показывается солнце. Остальным говорит ждать — он надеется обернуться быстро, в день или два, самое большее — три. В пути его тревожат две вещи: что же спросить и в какую цену обойдется ответ.

Кажется, в Хуаси народу больше, чем в Ланьчжоу, везде, везде люди: и в чайной у самых ворот, и таверне — в обеих, и на постоялом дворе — длинный, приземистой дом вдоль главной улицы, и в беседках, и вдоль лотков, где что только не продают: и леденцы, и бумажные веера, и поделки из яшмы, и даосские пилюли бессмертия, и статуэтки из чистого нефрита. Солнце в зените; Цзинъянь садится в таверне, ему приносят баоцзы, бумагу, кисть, брусочек туши. Цзинъянь растирает тушь, распрямляет лист, заносит кисть. Вопросы рвутся вниз один за другим, перебивают один другой

Что же спросить.

Что ждет Великую Лян?

Может ли Цзинъянь сам добиться того, чего так хотят братья? Должен ли? Или судьба велит остаться ему в стороне?

И изнутри пробивается главное, то, что до сих пор тревожит, сжимает сердце: все ли погибли при Мэйлин?

Лист — белый, кисть — не движется, Цзинъянь размышляет: неужели кто-то кроме небес знает ответы?

Зачем он сюда приехал, зачем задумался. Все кругом — бессмыслица.

За раздумьями он не замечает, когда приходит закат. На постоялом дворе Цзинъяню дают комнату на втором этаже под самой крышей. Он ложится, не раздеваясь. Утром он уедет.

Зачем приезжал? Все глупости, глупости.

***
Ночью Цзинъяня навещает припорошенное пеплом прошлое: ему снится другой дом, другой сад. Не оставленные, не покинутые, наоборот: дом — огромная усадьба на семь дворов — до краев наполнен жизнью. Туда-сюда снуют слуги, глава семьи принимает гостей, рекой льется и гибискусовое вино, и приятная беседа, и отовсюду слышатся речи, прославляющие хозяев. Сад — разноцветное полотно хризантем, нежно лелеемое тетушкой Линь — простирается во все стороны от главного входа. Вдоль извивов галерей высятся сливы, азалии, магнолии.

Сяо Шу тащит Цзинъяня вперед за собой, его ладонь в ладони Цзинъяня сухая и теплая. Они останавливаются у особенно раскидистой азалии, надежно скрытые ночью и тенью ветвей. Покорные нежному дуновению ночного ветра, ветви шевелятся и перешептываются между собой.

Со стороны дома слышится смех, гул, плач струн — кто-то жестоко мучает цинь.

— Так неинтересно, — жалостливо тянет сяо Шу, привалившись спиной к гладкому стволу, — так скучно, так невыносимо! Опять эти нудные беседы об интригах во дворце! Будто и поговорить больше не о чем, так нет, надо снова обсудить, как сановник третьего ранга Ба Сяолун и глава канцелярии Лань Шэнли растерзали друг друга на заседании трех приказов!

— Ты пьян, — усмехается Цзинъянь, — от того и недоволен, и много болтаешь. Точнее, недоволен, что старшие не дают тебе болтать.

Сяо Шу задирает подбородок, и в его голосе слышится обида:

— Я не пьян. Я всем доволен и я молчу.

— Каждый раз одно и то же, — вздыхает Цзинъянь в притворном возмущении. — Месяц тому назад ты перебрал желтого вина, приставал к бродяге и читал ему наизусть отрывки из «Книги песен». В конце весны, на празднике у князя Цзи ты пол вечера уверял музыкантшу — ту, которая играла на пипе — что ей нужно попробовать опиума. Такого просветления, видите ли, не достигнуть и за годы медитаций! Хорошо, твой отец не слышал, а то до сих пор бы тебя пороли на тренировочном поле.

Перечислять хмельные глупости сяо Шу он может бесконечно.

— В начале весны…

— Ох, Буйвол, умолкни. Лучше сядь рядом.

Цзинъянь послушно опускается на влажную траву, усыпанную белыми лепестками, придвигается к сяо Шу поближе — от него пахнет вином и свечным воском. От земли идет прохлада, от сяо Шу — знакомый, обволакивающий жар.

— Просто сегодня такой день, — сяо Шу поднимает лицо к небу, к полной, круглой луне, что висит так близко — кажется, можно дотянуться. — Такая ночь… А у старших только разговоры о том, кого теперь император назначит главой канцелярии.

— Я думаю, главой канцелярии назначат Вэй Юйлуна — в конце концов, он служит в министерстве чинов уже третий десяток лет и проявлял только трудолюбие, благочестие… Ай! Хватит щипаться! И вообще, за что?!

— За то, что издеваешься над лучшим другом в день его рождения.

— Кто сказал, что ты мой лучший друг? Я думал, ты мой слуга… Ай!

— Если я от чарки вина становлюсь болтливым, то ты — ужасно язвительным!

Сяо Шу глядит теперь прямо на него, но несмотря на строгий тон, он улыбается и глаза из-под чёлки смотрят мягко, словно ласкают.

Цзинъянь чувствует, как краска приливает к щекам, и несмотря на прохладу ранней летней ночи, становится душно. Сглотнуть получается с трудом.

Это все цветы, думает Цзинъянь. От их густого, тяжелого аромата кружится голова.

— Язвительный Цзинъянь… — повторяет сяо Шу. — Я бы нажаловался на тебя, да кто же мне поверит!

Цзинъянь усмехается, но смешок получается нервным; приходится уставиться вниз, на траву, лишь бы не пересекаться с сяо Шу взглядом.

— Так о чем бы ты хотел поговорить, раз не желаешь обсуждать, кто станет главой канцелярии?

— О том, как велик мир, как поучительно прошлое и как завлекательно будущее. Но оставим это на следующий раз. Сейчас я хочу поговорить с тобой об очень важном деле, Сяо Цзинъянь, — отвечает сяо Шу и подается вперед, ближе — Цзинъянь не видит, но ощущает это всем телом. — На кону наша с тобой дружба, и поэтому я жду от тебя только правды.

Все внутри сжимается в тугой узел от плохого предчувствия. Цзинъянь поднимает голову от земли и оглядывается по сторонам: может, мимо пройдет служанка, ли главнокомандующий Линь пошлет кого-нибудь за ними? Все, что угодно, лишь бы пресечь вопрос и умолчать ответ…

Разумеется, вокруг них ни души.

— Скажи честно, что ты мне подарил? Я еще не видел твой подарок!

Если раньше голова кружилась от цветов, благоухающих в ночи особенно одурманивающе, то теперь голова кружится от облегчения. Цзинъянь переспрашивает:

— Подарок?

— Да! Надеюсь, это не поделка из нефрита?

— Нет. Это брошь из яшмы.

— Буйвол! Как ты мог? И это после того, как я подарил тебе седло, которое доставили из Гуанси? Торговцы везли его ровно половину года, и ты не найдешь седла лучше и легче во всей Великой Лян! Так что, ради твоего же блага, надеюсь, что ты шутишь.

Цзинъянь едва успевает открыть рот, чтобы ответить — сяо Шу обрывает его, глаза сверкают негодованием.

— Подумай хорошенько, прежде чем ответить. Если ты скажешь, что припас для меня заколку из слоновой кости или жемчужный подвеску, то я проткну тебя мечом.

Во хмелю, в праведном и одновременно притворном возмущении сяо Шу особенно хорош, и Цзинъянь видит только его.

Он приготовил для сяо Шу пеньковую тетиву — прочную, тугую, звонку, обработанную специальным составом и не боящуюся влаги. Она лежит дома, среди остальных подарков.

И еще. Еще один дар, вспоминает Цзинъянь, из-за морей. Как ты просил.

Он нащупывает жемчужину в рукаве. Надо подарить сейчас — а то потом не успеет. Потом будет поздно, поздно.

Он смотрит на жемчужину — она лежит в ладони и слабо светится. Перерыл всю гавань, перетряс все лотки, уже сам был готов нырять. Цзинъянь переводит взгляд на сяо Шу, но его уже нет. Ни его, ни азалий, только пустой огромный двор, полотно осыпающихся хризантем, а затем — только ночной свет сквозь оконце. Мягкий свет — какое ему дело до чужих страданий? Цзинъяню кажется, что сердце сейчас остановится от боли.

Он встает — сон не вернётся больше точно. На улице тишина, день не сравнить с ночью. Он насквозь проходит поселок, от начала главной улицы до конца, дальше — тропинка к Архиву, убегает вверх, пропадает в густой листве, и Цзинъянь бездумно ступает на нее. На очердном извиве дороги Цзинъянь сворачивает в лес, гущу, теряется среди начинающих отцветать дубов.

Шаг за шагом, мгновение за мгновением, в груди не перестает болеть. Мыслей в голове нет, кроме одной: когда-нибудь это кончится? Когда-нибудь перестанет болеть, когда-нибудь затянется, срастется, загрубеет? Идет четвертый год, но легче не становится, наоборот, только вызревает, разрастается, оплетает. Сколько можно?

Он почти думает: пожалуйста.

Цзинъянь блуждает две стражи, не меньше, и уже не знает, с какой стороны пришел, куда идти, если захочет вернуться обратно, и когда перед ним вырастает стена, то замирает в удивлении, и только потом слышит флейту.

В Архиве тоже кому-то не спится.

Песнь наполняет ночь — неровная, неритмичная, рваная песнь неказисто переваливается с боку на бок, словно того, кто играет, плохо слушаются пальцы и подводит дыхание. Или играет ребенок, который только учится.

Мелодия обрывается, и до Цзинъяня доносится чужое дыхание — громкое, такое же нервное, прерывистое как песнь флейты.

— Дыши, — говорит голос, — дыши. Правильно дыши! О небеса, сколько раз тебе надо повторить. Расправь плечи, опусти плечи. Вот так. Не зажимайся. Вдыхай на три счета, выдыхай на восемь. Ну.

Потом снова тишина. Чужое дыхание выравнивается.

Цзинъянь оглядывается по сторонам — куда ему идти? Вокруг одни деревья, одинаковые, словно отлитые по одной мерке.

— В этот раз лучше, чем в прошлый, — все тот же голос. — Но если ты хочешь, чтобы кисть твердо лежала в руке, то заниматься надо больше.

— Все, как скажет молодой господин Линь, — звучит в ответ с легкой насмешкой. — Прибавлю еще час.

— Нет, так скучно. Будешь вышивать — тоже хорошо разрабатывает пальцы.

— Все, как скажет молодой господин Линь, — опять в ответ, только уже с досадой. — Распишу вышивкой платок и подарю тебе.

— Если как твоя игра на флейте, то не надо. А сейчас давай еще раз.

Снова звучит песнь — поначалу спокойно, размеренно, гладко, но потом сбивается опять, теряется ритм.

Сяо это или дицзы? Сяо Шу мог бы определить на звук. Тетушка Линь сама играла на флейте, и флейт у нее был десяток: самых разных, и из простого бамбука — с резким, но чистым голосом, как уверял сяо Шу, и из белого нефрита, почти прозрачная — но она рождала мертвый, глухой звук.

Цзинъянь уходит на восток, туда, где между деревьями начинает едва-едва светлеть небо, в Хуаси добирается, когда солнце уже наполовину вышло из-за горизонта. Он без сил валится в кровать, и в тот же миг его накрывает сон — на этот раз пустой и милосердный.

***
Цзинъянь просыпается около полудня. В голове — ясность, в теле — легкость. Он завтракает внизу, отдает должное душистому жасминовому рису, ему даже нравится чай — в основном потому, что он едва заварен. Зала полнится людьми, кто-то то входит, то выходит, двери хлопают туда-сюда. Цзинъянь не придает этому значения. Он споро работает палочками, поглядывая в окно, на улицу, уже запруженную людьми — как вчера.

Почти все — приехали за ответами, стянулись со всей Поднебесной в поисках истины; кто-то уже спросил и ждет, кто-то только спросит. И что спрашивают? От меня ли понесла моя жена? Кто стащил мой кошель? Что является величайшей благой мощью земли и неба? Что за тревоги у этих людей, что привело их сюда?

Из раздумий Цзинъяня вырывает чужой взгляд — до того цепкий, пристальный, что не ощутить его не возможно. Кто-то трогает его глазами, словно ощупывает, и Цзинъянь знает, что не должен резко оборачиваться, но все равно оборачивается. За спиной пять столов, и никто на него не смотрит. Два стола — две семьи тихо переговариваются между собою, третий — похоже, бродяга, укутанный в тряпки, склонившийся на пиалой, четвертый — чиновник и слуга, склонившиеся над бумагами, пятый, в углу, в тени — трое простолюдинов, один в светлых одеждах, бледный, сразу видно, хворый, двое других в темных, загорелые до черноты, как крестьяне в поле.

Никто на него не смотрит.

Цзинъянь снова утыкается в миску, и тут же возвращается взгляд. Кто-то его узнал? Вряд ли. Одежды простые, причесан тоже по-простому, выправка у него военная — в нем не увидеть императорского сына.

Цзинъянь остается — от любопытства холодит затылок. Переходит от лавки к лавке, трогает, смотрит, с аппетитом обедает в таверне, пытаясь прислушаться к разговорам — ничего не выходит, все сливается в невнятный гул, затем наблюдает за мальчишками, что ходят на руках, зарабатывая медяки, гуляет по яблоневой аллее за чайной. Изображать безделье выходит с трудом, но зато он получает то, что ищет: взгляд преследует его неотступно. Цзинъянь уверен, что за ним следят, но не чувствует ни угрозы, ни дурного намерения. Он даже садится в беседке, прикрывает глаза, подставляя лицо солнцу. Никто не приближается, ничто не движется. Чужие глаза выжигают в нем дыру.

Может быть, он пришелся по душе какой-то робкой девице? Но девицы не жгут взглядом. Все равно пусть, думает Цзинъянь, раз без угрозы, то пусть смотрят.

Он должен уехать, если решил ничего не спрашивать, и он готов: уже снова заседлал лошадь, напоил, и она беспокойно мнется в стойле. Цзинъянь за поводья ведет ее к выезду из деревни; людской поток обтекает его, никто не обращает на него внимания — он всего лишь один из путников, забредших на гору Ланъя.

Взгляд доводит его до ворот и пропадает. Тот, кто смотрит, остается в деревне.

Цзинъянь вскакивает в седло — легко, привычно, — направляет лошадь вниз по дороге, назад в Ланьчжоу, и все для того, чтобы вернуться обратно в Хуаси меньше, чем через стражу.

Цзинъянь по природе своей мало любопытен. Сяо Шу, вспоминает он, старший брат- до чего тут были похожи, им обоим всегда надо было знать все. Самые незначительные события, самые мелкие детали — ничто не ускользало от них, ничего они не могли пропустить мимо. Учитель Ли любил их обоих как раз за этот неугасимый интерес ко всему, до чего они могли дотянуться, за тягу к тому, мимо чего остальные могли пройти, не бросив и взгляда. Цзинъянь не таков, но тут, сейчас, его снедает любопытство. Отчего-то кажется: если уедет, не узнав, то потеряет многое.

Он возвращается; кисть скользит по листу стремительно, в этот раз не замирая в раздумье.

«Кто за мной наблюдает», спрашивает он. И не утерпев, приписывает «может ли Архив солгать?»

Теперь он идет по тропе к Архиву, не сворачивая в густые дубовые рощи, оставляет свой вопрос и вновь спускается в деревню. Он снова ест, снова гуляет, и возвращается в беседку, где сидел днем, наблюдает, как люди разбредаются и пустеет улица, как вспыхивают теплым светом изнутри дома, как тонет за верхушками деревьев солнце, но небо еще долго долго идет нежными, словно персиковый цвет, розовыми полосами. Странно — но сейчас бездействие почти не тяготит его.

Цзинъянь всегда чувствителен к чужому присутствию: даже если не слышно шагов и не видно движений, какой же он тогда солдат и воин, но в этот раз упускает момент, когда оказывается не один. Фигура в светлых одеждах вышагивает из густых теней, появляется совсем рядом — как он мог не заметить? — и Цзинъянь кладет руку на меч.

Человек отступает, не склоняется в поклоне — скорее обозначает его, смотрит немного в сторону, и Цзинъянь слышит смутно знакомый голос:

— Прошу прощения за беспокойство, ваше высочество.

Цзинъянь узнает его дважды: сначала этот голос, который слышал прошлой ночью из-за стены, потом лицо — тот самый хворый, которого он видел на постоялом дворе. Молодой, но уже измученный, лицо резкое, четкое, в холодном лунном свете совсем изможденное, под глазами — тени, сухой рот обведен темным. Цзинъянь переводит взгляд на сложенные ладони, на пальцы, которым тяжело дается игра на флейте — тонкие, видно — чуткие, как у искусной музыкантши, но нервные и подрагивающие.

Одежды бежевые, свободные, без вышивки, часть волос распущена, часть — перехвачена на затылке лентой. Выходец из цзянху — от такого не стоит ждать ни излишней вежливости, ни особых манер.

— Прошу прощения, — повторяет он, — что потревожил ваше высочество своим вниманием. Это я наблюдал сегодня.

Он наконец смотрит Цзинъяню в глаза, и его с ног до головы омывает этим тяжелым, словно изголодавшимся взглядом. Он, точно он.

Цзинъянь наконец убирает руку с меча. Ждет.

— Простолюдин Су Чжэ приветствует ваше высочество. Два года назад ваше высочество помогали тушить пожар в Цюйсяне и спасли меня и моего отца.

Цзинъянь помнит этот пожар, после которого от города осталась едва ли треть. Тогда взорвался пороховой склад за заставой, но то была сухая, ветреная осень, которая пришла после палящего бездождливого лета, и искры от огня разнесло на десятки ли. Стремительно сгорел лес в округе, а город полыхал так ярко и заметно, что Цзинъянь снялся с лагеря и бросился на помощь. Пламя тушили два дня, вылакав до дна озерцо у западных ворот, потом еще три дня помогали жителям: едой, тканями, палатками, лекари врачевали всех, кого можно было врачевать, но звуки вокруг все равно сливались в один высокий стон, воздух, казалось, дрожал от всеобщей боли, и все лица смазались в одно — искаженное страхом и страданием. Цзинъянь помнит, что пахло плотью, смертью, костром — как на Мэйлин. Цзинъянь покидал Цюйсянь с облегчением.

Он не рад этому напоминанию. Он молчит.

Лучше бы и правда на него тайком подсматривала дева.

Поклон Су Чжэ теперь глубже, почтительнее, но по напряженной линии плеч видно, что дается он ему с трудом.

— Этот недостойный счастлив, что может лично выразить благодарность, — и Су Чжэ опускается на колени, утыкается лбом в пол. Его волосы рассыпаются по деревянному настилу, и Цзинъянь видит, что у Су Чжэ под халатами заметно дрожит спина, словно он сражается с приступом боли или пытается сдержать плач.

У Цзинъяня перехватывает горло.

— Нет нужды, — хрипло отвечает. — Вставайте.

Су Чжэ не встает — а все длит и длит поклон, будто желает растечься по доскам, дрожь охватывает его сильнее, и Цзинъянь, опускаясь на колено, подхватывает его под локоть. Даже на ощупь легко понять, что Су Чжэ тонок в кости, Цзинъянь не может представить, чтобы эта рука сжимала меч или правила лошадью; ей держать только кисть, флейту, книгу.

Су Чжэ поднимает голову, встречаясь с Цзинъянем взглядом, и в глазах у него открытая, свежая рана, которая кровит и кровит, несмотря на неизбежный ход времени, мучение, которое льется и льется, точно река из горного источника. Цзинъяню кажется, что он смотрит в свое отражение.

Су Чжэ смеживает веки, совсем застывает лицом, но когда вновь открывает глаза, там все то же, лишь немного припорошенное, приглушенное, но отчетливое. Знакомое.

Цзинъянь тянет Су Чжэ наверх.

— Вставайте, — повторяет он, и Су Чжэ встает, тяжело опираясь на его руку. Он поверхностно и часто дышит, все еще пребывая в волнении, и Цзинъянь выпускает его локоть, делает шаг назад.

Он узнал все, что хотел. Наверное, теперь он может уехать со спокойной душой?

Они прощаются, Цзинъянь уходит, Су Чжэ не смотрит ему вслед, он смотрит вниз, туда, где сквозь доски прорастает трава.

Цзинъянь возвращается в Хуаси на исходе осени. Кругом — последний тихий, неброский багрянец, укрывший горы и готовый вот-вот облететь совсем, все дороги застланы сухой листвой.

Цзинъянь не знает, зачем возвращается. Он знает — его ведет интерес и еще что-то, что не получается описать словами — только ощущение в подреберье, тянущее, вкрадчивое, почти неуловимое, как сон, который пытаешься вспомнить по пробуждению и который ускользает из раза в раз. Цзинъянь может перетерпеть голод, жажду, боль — боль тела, а душевной покориться, любые телесные неудобства, долго выносить лишения и скудость, но сейчас он не может с собою сладить. Его влечет, и он не понимает, стоит ли этому противиться или нет.

Цзинъянь видит Су Чжэ сразу же, как въезжает в деревню: яблони уже опали, и беседку не скрывает листва, как было летом. На скамье рядом ворох пергаментов, блюдо со сливами, а сам Су Чжэ, в лучах мягкого осеннего солнца, склонился над коленями.

Когда Су Чжэ замечает его, то не может скрыть растерянности; растерянность перерастает в изумление, а затем — почти в радость. У Су Чжэ невыразительное, неподвижное лицо, но очень открытый, говорящий взгляд человека, который не привык скрываться и юлить, и Цзинъянь читает Су Чжэ легко, как открытую книгу, и сам дивится этой легкости.

Впрочем, это длится недолго. Су Чжэ усмиряет себя, и свой взгляд, и в этот короткий миг, когда искренность истаивает и сменяется скрытностью, до щемления в груди напоминает Цзинъяню матушку.

Су Чжэ укутан в халаты, сверху — плащ с белым мехом, только оттеняющий нездоровый цвет его лица; он чинно приветствует Цзинъяня и перед тем, как встать и поклониться, откладывает в сторону небольшой отрез белого шелка размером с две ладони: на нем серым неаккуратным пятном расплывается очевидно уродливая, неумело вышитая птица. Цзинъянь с трудом гасит улыбку.

Цзинъянь расспрашивает Су Чжэ: что стало с Цюйсянем (город до сих пор отстраивают, но отстраивать почти некому), что Су Чжэ делает здесь, ведь до Хуаси от Цюйсяня около месяца пути (Су Чжэ проходит обучение в Архиве), спрашивает про отца (умер годом позже). Цзинъянь хочет спросить еще про болезнь, про руки, про страдание, что дремлет в глубине зрачков. Цзинъянь молчит.

Они гуляют по аллее среди уснувших до весны яблонь, и Цзинъянь уезжает на следующий день, утешенный, насытившийся, почти безмятежный. Так удивительно — недолгая встреча, неловкий разговор, где Цзинъянь задает вопросы, а Су Чжэ отвечает так коротко, сжато, будто не хочет отвечать вовсе — все, что нужно, чтобы хоть на мгновение ощутить покой.

***
Мысль о высочайшем положении остается мыслью, зыбкой и топкой, что приходит в тяжелые дни и тоскливые ночи, что не лечит, а травит.

Цзинъянь оставляет борьбу за престол тем, кто готов вываляться в грязи по самую макушку, кто готов уподобиться животным в своем стремлении возвыситься, кто готов предать родного брата в надежде отличиться. Цзинъянь молча наблюдает за дикой сварой, на которую с одобрением смотрит император и от которой больше всего страдает простой люд.

Что несет в себе власть? Беды, беды. Погибель.

Вопросы не исчезают — Цзинъянь покоряется течению, не теряя надежды, что жизнь сама даст ему ответ, что сведет с людьми, которые знают. Впервые Цзинъянь уповает на волю неба.

Не пропадают сны, тревожащие душу, не стираются воспоминания, причиняющие боль, и самой боли не становится меньше, но она становится глуше, тише, словно меч, потерявший остроту, но еще способный ранить. Не уходит тоска — порастает травой, но все еще звучит в сердце, как подавленный, задушенный стон.

Цзинъянь бывает в столице редко: его там никто не ждет, кроме матушки и нового приказа, который отсылает его все дальше и дальше. Как велено, Цзинъянь объезжает провинции, следит за порядком на гарнизонах, гасит бунт в Циньнани, спешит на помощь войску у границ Южной Чу, когда те пытаются поднять голову.

Еще Цзинъянь возвращается в Хуаси: еще, еще и еще, и не может прервать эту череду визитов. Он хочет приезжать чаще, но получается три или четыре раза в год, два дня, три — не больше.

Иногда Су Чжэ уже в Хуаси — в беседке, в чайной, в таверне, читает, пишет, ведет свои дела, которые заключаются в основном в беседах с людьми настолько разными, что Цзинъянь не может сдержать удивления; иногда его нет в деревне, и Цзинъянь поднимается в гору, к Архиву и пишет вопрос, и Су Чжэ спускается вниз — один, в неудачные дни кто-то поддерживает его под локоть, заботливо, так, как слуга помогает господину; иногда Цзинъяню приходится ждать, и Су Чжэ приезжает со стороны большой тропы — из Ланьчжоу или другого города, что лежит близ, Цзинъянь не знает. Иногда служка из архива говорит, что Су Чжэ нет, и он не вернется до новой луны, до праздника фонарей, до осени, и Цзинъянь покидает Хуаси.

С каждым разом глаза Су Чжэ говорят все меньше и меньше, словно он укрощает свое сердце и душу как умелый заклинатель — змею; там, где пробивался прозрачный, чистый свет, все наливается непроницаемой темнотой, глухой к желанию узнать больше и просьбам открыться. Но и Цзинъянь не позволяет себе остаться позади: он учится смотреть по-другому, глубже, пристальнее: на то, как пальцы беспокойно сминают ткань рукава в минуты раздумий, как румянец окрашивает сначала шею, и только затем перебирается вверх, на лицо; как дергается правый — правый, правый — уголок губ в намеке на редкую улыбку; как в нечастом гневе приподнимаются брови, словно Су Чжэ удивлен, а не рассержен; как забывшись, он трет предплечье в попытках успокоиться; как дотрагивается до мочки уха, когда озадачен.
Цзинъянь подмечает, что Су Чжэ не любит миндальный цвет, но засматривается на пушистые ветви жасмина и вишни, что предпочитает весенние душистые сорта чая остальным, что в тот единственный вечер, когда они пьют вино, Су Чжэ заказывает самое сладкое — Цзинъянь с трудом отводит взгляд от его губ, окрашенных темно-алым. Иногда он зачитывает Цзинъяню отрывки из книг — ученые мужи обсуждают, как управлять государством, путешественники рассказывают о далеких землях, мудрецы говорят о Пути, — и в конце каждой страницы вновь сверху вниз пробегает по тексту взглядом, после — замирает на мгновение, закрывает глаза, словно хочет убедиться, что все запомнил. Он говорит «ветер не дует из пустой пещеры», как часто повторял учитель Ли, «в длинном пути не бывает легкой ноши», как всегда отвечал с усталой улыбкой принц Ци после особо долгого спора с императором.

Это так знакомо, но так растянуто во времени, рассыпано, и соединить все воедино все равно что вылавливать иголку, упавшую в море — пусть иголок и десяток, два, три.
Потому что кроме того, что ведет к узнаванию, есть и то, что отдаляет от него: бессилие тела — Су Чжэ говорит, что слаб от рождения, что мать его мучилась в тягости и умерла родами, что сам Су Чжэ выжил только стараниями сонма лекарей, а отец после засадил персиковыми деревьями весь сад. Конечно, чужое лицо, разворот плеч, чужой голос — негромкий, вкрадчивый, будто никогда не знавший силы и звонкости; нетронутость там, где должен быть след; другой ход мысли, пусть разум все так же гибок и подвижен; неподдельное равнодушие к мечу, что бывает только у тех, кто никогда не знал и не хотел этой силы — все настолько другое, незнакомое, отличное, что мысль о сходстве кажется безумной. Цзинъянь не думает об этом, но мысль зарождается сама собою, глубоко внутри и в обход головы, ее питают пустые надежды, сердечные тревоги и томления — по мертвецу и по пока живому, она еле теплится, иногда истаивает совсем, иногда начинает тлеть вновь.

Позже Цзинъянь скажет: узнавание накатывало медленно, но неминуемо, как волна настигает берег, подкрадывалось исподовль, чтобы потом оглушить, разрушить и собрать заново.

Они не видятся долго: лето, осень и почти всю зиму. Цзинъянь приезжает на праздник Драконьих лодок, но Су Чжэ нет в Хуаси, а потом сам Цзинъянь до середины зимы мечется вокруг Западных гор, излавливая банду бандитов, которая несколько лет держит в страхе торговый тракт, огибающий хребет, и с которой не могут справиться местные власти.

Когда дело наконец сделано, Цзинъянь оставляет войско под присмотром Чжаньина, а сам направляется в сторону Ланьчжоу. Лошадь под ним не скачет — летит.

Все кругом снова — искусная ширма, он видит перед собой только Су Чжэ, прильнувшего боком в жаровне, не отрывающего взгляда от книги, приглушенный, неясный блеск его глаз, его спокойное лицо, мягкое в подрагивающем пламени свечей, почти ранимое.

Почему, думает Цзинъянь в пути, почему, почему. Почему его тянет к горам Ланъя уже который год, почему он готов сутками трястись в седле ради короткой церемонной встречи? Он думает, к живому он едет или к мертвому, и возможно ли признать человека по одному только взгляду, и возможно ли настолько перемениться лицом и телом, и если да, то какою ценой, и что хуже: если это два человека, а не один, или один, а не два? Иногда Цзинъяню кажется, что он знает ответ, иногда кажется — нет.

На постоялом дворе у Су Чжэ свои покои на три комнаты, в которые не селят никого, кроме него. Двери выходят во внутренний двор, где с каждым годом все разрастается и разрастается бамбуковый сад.

Когда Цзинъянь входит, Су Чжэ не читает — пишет, придерживая рукава одежд, чтобы не смазать тушь. Рука выводит иероглифы четко, уверенно, но без силы. Цзинъянь смотрит на эту руку, на пальцы, обнимающие кисть — тонкие, чуткие пальцы, в холодные дни выстуженные почти до прозрачности. Су Чжэ сам на первый взгляд — непроницаемая водная гладь, ко всему равнодушная, но он смотрит на Цзинъяня, и Цзинъянь чувствует чужую радость как свою.

Цзинъянь думает: какая разница.

Он садится не напротив, а рядом, совсем рядом, накрывает замершую с кистью руку своей. Су Чжэ застывает, и Цзинъянь знает — это растерянность, смятение. Сомнение.

Цзинъянь хочет сказать «вы вольны мне отказать», еще — что он не из тех, кому нужна покорность, не из тех, кто берет силой или настойчиво загоняет добычу в сети. Но вместо этого он говорит простое:

— Я знаю слово «нет».

По лицу Су Чжэ словно идет рябь, словно все то, что кроется внутри, отчаянно желает прорваться наружу. Его почти трясет, и Цзинъянь безотчетно сжимает его ладонь в своей сильнее.

— Да, — выдыхает Су Чжэ, — да.

Он неловко встает, Цзинъянь поднимается следом за ним. В дальние покои к ложу они идут рука об руку, и с каждым шагом тело Цзинъяня наливается истомой, желанием. Он долго ждал тогда, и долго ждал сейчас, и что его жизнь, если не бесконечное ожидание?

Цзинъянь думает: какая разница. Если потом все складывается так.

Су Чжэ под своими одеждами горячий, отзывчивый, кожа его гладкая, и Цзинъянь утыкается в изгиб чужой шеи, где едва ощутимо пахнет лавандовым маслом, медленно поднимается к губам. Он чувствует: Су Чжэ улыбается ему в рот. Цзинъянь жалеет, что не может увидеть эту улыбку.

Потом Су Чжэ лежит на нем сверху, прижимаясь грудью к груди, пах к паху. От него исходит тепло, жар, и Цзинъяню кажется, что он охвачен пламенем. Су Чжэ все еще улыбается, но теперь — глазами, его ладонь скользит вниз, под нательные штаны.

— Неразделенная радость — не радость, — шепчет ласково он, и притирается еще ближе, и начинает двигать рукой, и наклоняется, скользит губами по щеке.

Цзинъянь слышит шумное дыхание Су Чжэ и свое, а когда все его тело прошивает удовольствием как молнией, перед глазами темнеет. Он уже позабыл, что сияющий пик может быть таким сияющим, а нега после — такой томной и ленивой. Су Чжэ обтирает их обоих, снова ласкает, но невинно, без страсти — ладонь нежно скользит по бедру, затем вверх, по груди, шее, ложится на щеку. Цзинъянь накрывает его ладонь своей.

Они засыпают рядом: Су Чжэ подкатывается к нему под бок, Цзинъянь обнимает в ответ.

Ночью его навещает прошлое, которое сплетается с настоящим так тесно, плотно, самозабвенно, что одно не отличить от другого.

Цзинъяню снится теплая летняя ночь, а в ней — догорающие угли костра, беззвездное темное небо над головой. Они с сяо Шу лежат в зарослях осоки, и стебли колют спину через все слои ткани. Цзинъянь не обращает на это внимания — сяо Шу целует его, путается в волосах пальцами. От него пахнет сладким вином, сладкими травами.

— Глупый, глупый Буйвол, — выдыхает сяо Шу ему в губы. — Долго молчал?

Цзинъянь может только кивнуть в ответ. Долго, долго.

— Думал обо мне? Представлял?

Да, да. Сколько ночей прошло, таких, как эта, только там — сон, а здесь — явь.

— Глупый, — говорит сяо Шу, и взгляд его — ясный, чистый — искрится весельем. — Всего-то и надо было, что подойти и предложить. Не потратили бы столько времени зря.

Просто? Сяо Шу думает, это просто?

Сяо Шу смеется в ответ и отстраняется — от желания схватить его за рукав и не отпускать от себя покалывает кончики пальцев, — встает и начинает торопливо скидывать одежды на землю.

— Давай, раздевайся. Сейчас я тебе покажу, что неразделенная радость — не радость. Ну же, иди сюда.

Он улыбается, и в его улыбке столько поддразнивания, искушения, ответного желания, что у Цзинъяня кружится голова, а все в груди сжимается почти мучительно, почти больно. Он вспоминает: это первая ночь, это единственная ночь, расставание неминуемо. Через два дня Цзинъянь уедет в Дунхай, а потом уже сяо Шу оставит его, и Цзинъянь надолго останется один, прежде чем наконец…

Цзинъянь просыпается от того, что чужое дыхание щекочет ему шею. Он прижимает Су Чжэ к себе ближе, утыкается носом в висок.

То, что Цзинъянь чувствует, очень похоже на покой.

@темы: слэш, фик, Сяо Цзинъянь, Мэй Чансу, Список Архива Ланъя-1

---

Подарок для Capt. Jack Harkness

[Ланъя-Челлендж]

Подарок для  Capt. Jack Harkness

Номер исполняемой заявки: 18-1
Название: Нескромные мечты
Автор: Darita
Формат работы: арт
Пейринг/Персонажи: Мин Чэн, Мин Лоу (за кадром)
Жанр: романс
Категория: слэш (условно, см.примечание)
Рейтинг: G
Краткое содержание: Иногда Чэн смотрит на старшего брата очень мечтательным взглядом, и Лоу готов поклясться, что мечты у младшенького весьма нескромные
Примечания: секса на арте нет, извините

@темы: слэш, джен, Конспираторы, Мин Лоу, Мин Чэн

---

Подарок для Кицуне

[Ланъя-Челлендж]

Подарок для  Кицуне

Номер исполняемой заявки:#10 Что-нибудь с попаданцами, неважно, туда или оттуда. Можно кроссовер.
Название: Вторая свадьба
Автор: AnchorPoint
Формат работы: текст
Пейринг/Персонажи: Не Фэн/Ся Дун, упоминается Сяо Цзинъянь/Ся Дун
Рейтинг: G
Краткое содержание: (опционально) офицер государственной безопасности Великой Лян в попытке избыть тоску по погибшему мужу, попадает в прошлую жизнь и снова переживает свою свадьбу.
Примечания/предупреждеия: офицер государственной безопасности Великой Лян в попытке избыть тоску по погибшему мужу, попадает в прошлую жизнь и снова переживает свою свадьбу. В каком-то смысле кроссовер с Тайнами Республики


- Сестрица Дун!
- Сестрица Дун! Ты пришла в себя!
- Я попала в костюмный сериал? – спросила себя Ся Дун, пытаясь разобрать что-то среди щебета и пестрых нарядов. Когда взгляд прояснился, она внезапно узнала в пестрой компании квохчущих барышень своих невесток: жен братьев и их служанок. – Что происходит? – спросила она, когда старшая невестка осторожно помогла ей подняться с подушек, разбросанных по полу странной комнаты, убранной в традициях эпохи Тан.
- Хороша наша сестрица! Сейчас прибудет свадебный паланкин братца Не, а ты чувств лишилась! Что скажет учитель? – щебетала Мин Лун, осторожно проверяя жилку на шее сестрицы и поправляя складки алых свадебных одежд.
- Учитель ожидает во дворе, чтобы проводить тебя к мужу. Поторопись, сестрица! – вторила Мин Лян, принимаясь легкими щипками возвращать румянец на щечки девушки. Вот уж чего она не ожидала, так это что сестрица, такая волевая и непреклонная, лишится чувств в день собственной свадьбы!

- Свадьбы? – удивленно переспросила Ся Дун. Ведь у нее уже была свадьба... Диск со свадебным видео она столько раз пересматривала, пытаясь хоть так побыть с любимым...
А откуда взялись невестки? Ведь с тех пор, как братья признали свою вину и понесли наказание как сообщники Ся Цзяна... они свели общение к минимуму... Прошел год с тех пор, как она видела невесток. Что касается братьев, то используя свое положение начальника Службы государственной безопасности Великой Лян, она позаботилась о том, чтобы их заключение было максимально комфортным, но видеть их после того, что они сотворили с Не Феном...

Я не испытываю вины, ведь ты не стала вдовой террориста и преступника. Единственная из всех... я сделал это для тебя...

- Сестрица Дун! Мы можем позвать лекаря, но братец Не будет очень огорчен! – всплеснула руками Мин Лян, делая знак служанкам, чтобы пока никого не впускали в комнату.
- Братец Не? Не Фэн? – оживилась Ся Дун, разглядывая золотую вышивку на алом платье.
- Слава богам, сестрица пришла в себя! – рассмеялась Мин Лун! Не иначе, моя искусная вышивка помогла!
- Не будь такой тщеславной! – Мин Лин, как старшая из невесток тут же мягко укорила сестру.
Но Ся Дун уже ничего не слышала. Безумная надежда встретить Не Фэна в этом фантастическом сне (?) заняла все её мысли. «Ну и пусть это будет сон!» - решила Ся Дун. За столько лет она не смогла расстаться с воспоминаниями о любимом. Почему бы не разрешить себе побыть с ним ещё немного в этом странном сне?

- Обустроюсь на новом месте и украду тебя! Хватит тебе, сестра Дун! Господину Ся должно хватить и твоих братьев! – сказал муж, сверкая ямочками на щеках.
Ся Дун, едва удерживалась от желания поцеловать эти самые ямочки, ведь они были на виду у множества людей. Поезд вот-вот должен был отправляться. Мысли о том, как отреагирует господин Ся на её заявление об отставке, девушка забросила в самый дальний уголок подсознания.
- Не думай, что тебе будет так просто меня украсть, - рассмеялась она, прильнув к нему в прощальном объятии.

И она уже не задавала вопросов. Позволила невесткам помочь привести алые одежды в порядок, покрыть свою голову вуалью и проследовала с ними через сад в главный хозяйский двор. Все, как в дорамах, которые совсем некогда было смотреть. Учитель Ся тоже был во сне. Только он носил не один из своих вечных серых френчей, а был одет как придворный сановник. Строгие одеяния, бородка и, наверное головной убор скрывал пучок на голове и заколку. Но взгляд Ся Цзяна был тем же. Точно таким, как Ся Дун его запомнила.
Странно, но в этом сне все происходило точно так, как она помнила. С поправкой на костюмы и вежливую речь.
Она точно так же вполуха слушала щебет сестер и ждала появления брата Не с друзьями. Сейчас у дверей её ожидал паланкин, носильщики и несколько рослых воинов на лошадях. Тогда это был лимузин и те же крепкие парни на байках.
- Мы прибыли сопроводить нареченную брата Не, - сказал один из них, выступив вперед и спешиваясь. «Совсем юнец!» - подумала Ся Дун, внезапно узнав улыбку. Тот Линь Шу не носил непослушной челки на пол-лица и был аккуратно пострижен, как и положено офицеру. А этот был гораздо моложе, длинные волосы заколоты, в соответствиями с требованиями эпохи, но улыбка все та же! С ним был Не До, младший брат Не Фэна. Который тоже погиб! Но здесь – оба живы. Значит и Не Фэн жив!

«Интересно, увижу ли я Цзинъяня?» - внезапно спросила себя Ся Дун, устраиваясь в паланкине. До чего же это было странно – ехать на плечах у других людей.
Почему-то ей некстати вспомнился поцелуй, который она разделила с другим мужчиной. Спустя несколько лет после гибели Не Фэна. На самом деле это было не следствием желания, а просто тем, что казалось удачным троллингом. Наглец, седьмой сын бессменного президента Великой Лян вообразил, что она шпионит за ним по заданию Ся Цзяна, хотя в то время она бы скорее серной кислоты выпила, чем добровольно вызвалась вести совместное расследование с прокурором, президентским сынком. Сколько же они потом враждовали и даже чуть не поубивали друг друга в спортзале во время тренировочного поединка. И именно Цзинъянь был рядом, когда она наконец узнала правду об учителе Ся и братьях: они участвовали в уничтожении приграничного города, они выставили гарнизон военной базы Чиянь военными преступниками и террористами. И именно они убили Не Фэна. Не Фэн был обречен с самого начала. Как и Линь Сэ, Линь Шу, Сяо Цзинъюй и множество других людей, мешавших Сяо Сюаню сохранить власть…

Цзинъянь поддержал её. Они вместе провели расследование и вывели на чистую воду преступников. За последние два года их дружба переросла в нечто сродни любви. Другой, но все же... такой, при которой хочется большего, чем просто делить поцелуи и иногда спать вместе. Но... Не Фэн никуда не девался. Никуда не девалось желание думать о нем. Что правильно, а что нет? Об этом Ся Дун рассуждала и в тот вечер, когда решила в последний раз посмотреть диск со свадьбы. Кажется, тогда её ударило током и она... оказалась на собственной свадьбе много столетий тому назад. В прошлой жизни?

Однако, едва паланкин прибыл в дом жениха и они с Не Фэном принялись совершать церемониальные поклоны его отцу и матери, Ся Дун выбросила эти мысли из головы. Ведь рядом был он – её Не Фэн. Пусть и с другим, более обветренным лицом и более суровым взглядом, чем она помнила, но едва их руки соприкоснулись, тело будто прошило молнией. Какое же это знакомое ощущение! Будто земля уходит из под ног!

Когда они остались наедине, муж точно так же принялся было рассуждать о предстоящем военном походе, но Ся Дун тут же, как и тогда, привлекла его к себе и буквально прижалась к его губам губами... Все было так же и в голове зазвенели знакомые колокольчики дурного предчувствия.

«Какой военный поход? Куда брат Не собирается здесь? Армия “Чиянь” пишется теми же иероглифами, что и?..» - думала Ся Дун, когда они уже, в нарушение традиций, переодевшись вышли к гостям и продолжили веселиться со всеми. Гости веселились, вспоминая былые приключения и немного прихвастывая. Время от времени, Линь Шу, на правах молодого командующего осаживал горячие головы вояк, готовых подраться, чтобы точно вспомнить, чье именно копье затупилось о тело юйского военачальника. Как и тогда, она осталась одной из немногих трезвых. Но только потому, что все казалось настолько знакомым, что так и хотелось оглянуться и прикинуть: где же здесь строит козни Ся Цзян?

Неужели и здесь есть Сяо Сюань? И что она, Ся Дун, может сделать, чтобы это остановить? Особенно, если она одна и все, что может предъявить – память будущего?
Не Фэн дремал, положив голову молодой жене на колени. Остальные гости: кто спал на подушках рядом со своим столом, кто пытался выглядеть трезвым, но таки единственным трезвым человеком на свадьбе была Ся Дун. Линь Шу сдался несколько чарок тому назад. Самым стойким оказался отец Не Фэна, но и он уже дремал в усы. «Ся Чунь и Ся Цю? Где они?» - подумала вдруг Ся Дун, обратив внимание, что их среди лежащих вповалку гостей нет. «Неужели?» - осторожно переложив Не Фэна, она решила исследовать дом. Если братья точно так же получили задание от Ся Цзяна, который и здесь что-то готовит…

Обыскать небольшой особняк не составило труда. В конце концов архитектура старинных усадеб была для Ся Дун хорошо знакомой и в настоящем. Рабочий кабинет найти труда не составило. Братья лежали без чувств, бумаги были разбросаны по полу. Человек в темных одеяниях вора как раз подбирал их, чтобы бросить в жаровню.

- Стоять! – воскликнула Ся Дун. Он обернулся и она обмерла... – Цзинъянь?

Некоторое время этот, более молодой Цзинъянь с совершенно таким же знакомым выражением лица и тем же взглядом молодого старика смотрел на неё. Потом, словно решившись, спросил:

- Похоже, здесь должно произойти нечто сопоставимое с трагедией Чиянь, но мы можем это предотвратить. Ты со мной, напарник?

И Ся Дун стала прикидывать, куда отнести братьев, и как убедить их не делать глупостей... ведь в этом мире ещё ничего плохого не произошло.

@темы: фик, гет, Сяо Цзинъянь, Ся Дун, Список Архива Ланъя-1, Не Фэн